Нередко я пытался приблизиться к истине, к этому представлению истины, пусть даже только молчанием. Положась на ничто. Это мне не удавалось. Я не двинулся дальше этих попыток. Нас разделял целый океан — моя неспособность, как говорят, соединиться с ней сердцами. И точно так же как не удалось мне достичь взаимности с истиной, мне не удавалось в жизни ничего, кроме умирания. Я никогда не хотел умирать, однако ничего иного и не добивался с таким жестоким упорством. Чтобы всё окружающее умерло во мне, а я умер под воздействием окружающей среды и чтобы на этом всё кончилось, как будто никогда и не существовало. Ночь еще темнее, чем представление о ночи, а день — лишь сумрачное невыносимое междуцарствие». Ему захотелось домой. Мы пошли вдоль лощины.
«Жандарм тоже состоит в интимных отношениях с хозяйкой, — сказал он. — У меня есть кое-какие наблюдения. Они укладываются в мою концепцию. Встаю я утром, иду к окну и вижу жандарма, слышу препирательства, что, собственно, меня и разбудило. Слышу свару между хозяйкой и жандармом. Сначала я подумал, что жандарм при исполнении. А вдруг хозяйка вызвала его по какому-нибудь делу. Но, увидев, как он одет, я понял, что он провел с ней ночь. Его мундир даже не был застегнут как следует. С карабином через плечо он пошел в деревню. Я еще раньше заметил, что его отношения с хозяйкой стали весьма напряженными. И не ошибся. Расхристанный вид и всё поведение жандарма доказывает, что этой ночью они всерьез не поладили. Я просыпаюсь от малейшего шороха. Поэтому мне удается подмечать больше, чем другим. Скорее, это даже неприятно. Подтвердилось мое подозрение: в отсутствие живодера его место занимает жандарм. Странная сила выбирает и сводит людей для сожительства. Казалось бы, они должны отталкивать друг друга, ан нет, их тянет спариться. Жандарм ведь еще очень молод. Моложе вас». Уже у самой гостиницы он сказал: «Я было решил пригласить вас к себе, но передумал. Мне хотелось бы отложить это дело на завтра». Он открыл дверь и подтолкнул меня палкой в зал, где сидело полно народу. Было уже двенадцать.
«Стены здесь с пустотами. Даже тихий стук отдается во всем доме до самого фундамента», — предупреждал он. В двухстах метрах отсюда шумит ручей, поэтому гостиница, по его мнению, подвергается равномерному, и оттого тем более опасному, сотрясению. «В моей комнате всё осыпается, — сказал художник. — Трафаретные розочки на стенах пересекаются трещинами, которые ползут сверху вниз, от самого потолка до пола. Большие пятна сырости. Коснешься рукой — и озноб прохватит. По осени зданию наносит ущерб даже звон коровьих колокольчиков. Или, к примеру, бадьи на кухне, когда их шмякают друг об друга, впору креститься, как при ударе грома. То ли еще бывает, когда бочки в дом вкатывают. Древесные жучки работают денно и нощно. Но мне всё это любо. Это меня не пугает. Напротив. Часто я думаю: здесь-то я и дома».
