Такуми поднес бутылку к губам и сделал несколько глотков, а потом передал мне. Я выпил, потом Лара, а потом и Аляска запрокинула голову и быстро вылила в себя оставшуюся четверть.
Открывая следующую бутылку, она улыбнулась Полковнику:
— Этот раунд ты выиграл. А худший день?
— Самый страшный день был, когда ушел папа. Он у меня старый — сейчас ему лет семьдесят, — и когда он на маме женился, уже старый был, и даже при этом он ей изменял. Она его застукала, взбесилась, он ее ударил. Она его выгнала, и он ушел. Я был тут, мама мне позвонила, но про измену и про то, что он ее побил, рассказала только потом. А тогда просто сообщила, что он ушел и больше не вернется. И я его больше не видел. Когда я только узнал, я целый день ждал, что он позвонит мне и объяснит. Но он не позвонил ни тогда, ни позже. Я-то надеялся, что он хоть попрощается или типа того. Это был самый плохой день в моей жизни.
— Черт, меня ты опять сделал, — признался я. — У меня худший день был в седьмом классе, когда Томми Хьюит нассал на мою спортивную форму, а учитель сказал, что я обязан переодеться или он мне двойку поставит. Двойка по физре в седьмом классе, понимаете? Есть вещи и пострашнее. Но тогда для меня это значило очень много, я заплакал, попытался объяснить преподу, что произошло, но мне было дико стыдно, а он орал, так что я надел эти зассанные шорты с футболкой. В тот день я перестал переживать из-за того, что делают другие люди. Вообще перестал расстраиваться — из-за того, что я лузер, что у меня нет друзей… и все дела. Так что в целом, наверное, мне это пошло на пользу, но тогда я чувствовал себя просто кошмарно. Ну, вы представьте, я играю в волейбол или во что там в обоссанной майке, а Томми Хьюит похваляется перед всеми своей выходкой. Хуже со мной ничего не было.
Лару моя история рассмешила.
— Майлз, изви-ини.
— Все нормально, — ответил я. — Главное, ты про себя тоже расскажи, чтобы и я посмеялся. — Я улыбнулся, и мы еще похохотали вместе.
— Мой лучши-ий день, наверное, был одновременно и-и худши-им. Потому что мне при-ишлось все оставить. Ну, то есть, может, вам это покажется глупым, но и-и детство кончилось, ведь, как прави-ило, двенадцати-илетним не при-иходится разби-ираться с формами W-2.
— Что это за формы W-2? — не понял я.
— Вот об этом и-и речь. Налоговые документы. Так вот. Тот же самый день.
Я думал о том, что Ларе всегда приходилось говорить за родителей, и она не научилась говорить за себя. Я тоже это плохо умел. Эта важная черта была у нас общей, такой личный выверт, которого не было ни у Аляски, ни у кого другого, хотя по определению получалось, что мы с Ларой ничего друг другу сказать не могли. Так что, может, все дело было в предзакатном свете, блестевшем в ее темных, подкрученных наскоро волосах, но мне вдруг захотелось ее поцеловать; чтобы целоваться, говорить не обязательно, воспоминания о том, что меня вырвало ей на джинсы, после чего мы долго не разговаривали, растаяли как дым.
