«Лысина, вопросительный знак фигуры, шея – вперед, все же не герой-любовник, несмотря на запал. <…> Народная молва видит в нем фигуру серого кардинала. Образ плута, обманщика, лгуна и интригана так часто всплывает, что, кажется, инициирован им самим. Зачем? А чтобы было, говорилось, звучало, напоминало въедливо и неиссякающей нотой, как надоевшая реклама, как бесконечная цитата самого себя. <…> Антигерой, владелец отрицательного обаяния. Страсть: “Относитесь ко мне, не будьте равнодушны, лучше ненавидьте, но не будьте холодны!”. “Мне – холодно, я бываю бесчувственен, уж лучше гореть в пламени, чем переживать этот холод безразличия и нечувствия!“».>[2]
Боязнь оказаться не у дел, остаться за бортом политической жизни, стать незаметным – один из самых серьезных страхов Березовского. Еще в 2000 году, отвечая на вопрос, почему он уходит из Думы, Березовский сказал: «Я не хочу быть статистом».>[3]
Пламенное желание Березовского добиться значительности и влияния – оттуда же, из детских комплексов и страхов: «Опасливость ребенка, которого не принимают в песочницу. Его мечты – как он всем им покажет. И какие игры мог бы он им в песочнице предложить, если бы взяли. <….> А вот жажда власти сжигает всерьез. Отчаянно верит, по-мальчишески страстно, в достижимость самой-самой власти – стать Президентом России. На всякий случай идет по многим дорогам сразу».>[4]
Принято считать, что уже в середине 90-х Березовский был одним из самых значимых персонажей российской политики, вхожим во все кремлевские кабинеты вплоть до самых высоких, и уже тогда стал тем самым «великим и ужасным» БАБом, миф о котором так тщательно культивируется до сих пор. Однако вот что говорит о нем тогдашнем, образца середины 90-х, Марина Юденич:
«…Что касается проникновения в кабинеты, я наблюдала этот процесс несколько раз. И всякий раз отдавала должное Борису Абрамовичу.
Происходило все так.
БАБ появлялся в приемной, с неизменным сиротливым портфелем. <…> Так держат портфели мелкие чиновники, скромные сельские учителя, услужливые порученцы, так, наверное, носил свой портфельчик – если он у него был – Акакий Акакиевич. При этом – если случалось БАБу открыть свой портфельчик, из того немедленно сыпались какие-то документы и просто клочки бумажек. Еще у БАБа был телефон – такая, знаете, большая серенькая Моторола, из первых мобильных, с крышечкой – который беспрестанно звонил. И БАБ, зажимая портфель под мышкой, торопливо откидывал крышечку, полушепотом бросал в трубку: “В Кремле…” или “В приемной NN…”, “не могу говорить”, но потом все же говорил, в своей обычной манере: скороговоркой – неразборчиво и сумбурно.
