— Бэйсуотер, похоже, многое знает, — заметил маркиз.
— Еще бы, — подхватила миссис Харрис, — он ведь уже был в Америке. Он туда ездил с каким-то сэром Джеральдом Грэндби, и они только и слышали, что «Да, сэр Джеральд. Прошу вас, сэр Джеральд. Не беспокойтесь о паспорте, сэр…»
— Да, да, — поспешно согласился маркиз, — я знаю, знаю.
Но на самом деле он понятия не имел о том, как его будут встречать и как пройдут для него все въездные формальности. Он предполагал, что будет много шума и всяческих церемоний — но никак не догадывался, сколько шума и церемоний ему предстоит. Впрочем, в том, что никто не потребует от него личных документов и верительных грамот до момента вручения этих последних президенту в Белом Доме, он не сомневался. Он знал также, что и его свита — секретарь, шофер, камердинер и прочие — будут приняты с таким же вниманием к ним самим и пренебрежением к их документам. Следовательно, вероятность того, что кто-то обратит внимание на мальчика, очевидно следующего вместе с ним, очень мала, — особенно если мальчик не скажет ничего лишнего и будет вести себя как следует, как заверяла миссис Харрис.
— Так вы поможете нам? — умоляюще спросила миссис Харрис. — Поможете, ведь правда? Вы полюбите Генри, как только увидите. Он такой славный мальчуган!
Маркиз помахал рукой в воздухе:
— Тшш! Тише! Дайте минутку подумать.
Миссис Харрис немедленно закрыла ротик на замок и села на краешек золоченого стула, чинно сложив руки на коленях, с тревогой глядя на маркиза. Ее острые глазки в этот момент потеряли всю свою обычную хитрость (чтобы не сказать нахальство) — в них осталась лишь тревога и мольба.
Величественный аристократ напротив нее думал, как и сказал — но сейчас работала не только и не столько его голова, сколько сердце.
Поразительно, как миссис Харрис удавалось заставить людей чувствовать то же, что и она. В Париже она сумела передать ему, как она любит цветы и тянется к красоте — к тому же знаменитому платью от Диора; сейчас просто и искренне заставила его почувствовать ее привязанность и сострадание к брошенному ребенку. На свете были миллионы голодных, угнетенных, брошенных детей — и Господи прости, как часто мы вспоминаем о них? А вот эта женщина заставила его думать сейчас об одном мальчишке, который вечно жил впроголодь, котором доставались бесчисленные подзатыльники от каких-то неведомых Гассетов, — о мальчишке, которого маркиз никогда не видел и никогда, скорее всего, не увидел бы. Какое отношение мог иметь этот мальчишка к нему, богатому аристократу, дипломату, светскому льву? Глядя на съёжившуюся на краешке стула миссис Харрис, взволнованную, с раскрасневшимися щечками-яблочками (немного увядшими, но румяными), на ее жидковатые волосы, на натруженные руки, маркиз понял, что этот неизвестный мальчик имеет к нему самое непосредственное отношение.
