Морис нахмурился; Женевьева заметила гнев Олимпийца и стала еще любезнее, но не настолько, чтобы отослать из комнаты прислугу. Морис нервничал и ушел на час раньше, чем обычно. Все это могло быть случайностью, поэтому он набрался терпения.
В этот вечер ситуация была такой, что ее отзвуки дошли даже до Мориса, который уже довольно давно жил вне политики.
Потребовалось ни больше, ни меньше, чем падение политической партии, правившей во Франции в течение десяти месяцев, чтобы отвлечь его от любовных переживаний хотя бы на мгновение.
На следующий день Женевьева вела себя с Морисом точно также, как и накануне. Предвидя это, Морис продумал план своего поведения: спустя десять минут после прихода и, убедившись, что занятую вышиванием горничную и не думают отсылать, взглянул на часы, поднялся, поклонился Женевьеве и ушел, не сказав ни слова.
И более того, он ни разу не обернулся.
Бледная и нервная Женевьева поднялась, чтобы посмотреть вслед уходящему Морису, на мгновенье застыла, затем опустилась в кресло, впав в уныние от результатов своей дипломатии.
В этот момент появился Диксмер.
— Что, Морис ушел? — воскликнул он удивленно.
— Да, — пробормотала Женевьева.
— Но ведь он только что пришел?
— Да, около четверти часа назад.
— Ну, так он, наверное, вернется?
— Сомневаюсь.
— Оставьте нас, Мюгэ[48], — сказал Диксмер.
Горничная взяла имя этого цветка вместо ненавистного ей имени Мария, которое она имела несчастье носить также как и Австриячка.
Мюгэ вышла.
— Итак, дорогая Женевьева, — спросил Диксмер, — вы помирились с Морисом?
— Напротив, друг мой, кажется, что сейчас отношения между нами стали еще более холодными, чем когда-либо.
— И чья же в этом вина? — спросил Диксмер.
— Мориса, конечно.
— Ну-ка, расскажите, я рассужу.
— Как! — покраснев, ответила Женевьева. — Вы не догадываетесь?
— Почему он рассердился? Не догадываюсь.
— Он, кажется, невзлюбил Мюгэ.
— Ах так? Ну, так нужно было ее отослать. Я не желаю из-за горничной лишаться такого друга как Морис.
— Но я думаю, — произнесла Женевьева, — он не будет требовать, чтобы ее вообще выслали из дома, будет достаточно…
— Чего?
— Что ее удалят из моей комнаты.
— И Морис прав, — сказал Диксмер. — Ведь он пришел к вам, а не к Мюгэ. Стало быть, Мюгэ ни к чему было находиться в комнате во время его прихода.
Женевьева с удивлением посмотрела на мужа.
— Но, друг мой… — пробормотала она.
— Женевьева, — продолжал Диксмер, — я думал, что вы — моя союзница, которая облегчит выполнение возложенной на меня миссии, а получается как раз наоборот, ваши страхи удваивают наши трудности. Я уже был уверен, что все наладилось, а оказывается, теперь придется все начинать сначала. Разве я не говорил, Женевьева, что уверен в вас и вашей чести? Разве я не говорил вам, наконец, что очень нужно, чтобы Морис вновь стал нашим самым близким другом? О, Боже! Ну, почему женщины вечно препятствуют нашим планам?
