— Мой пропуск? Какой, гражданин? Что ты имеешь в виду, чего ты от меня требуешь?
— Ты разве не читала декрет Коммуны?
— Нет.
И не слышала о его провозглашении?
— Да нет же. О чем говорится в этом декрете, Боже мой?
— Ну, для начала напомню тебе, что «Боже мой» больше не говорят.
— Простите, я ошиблась. Это старая привычка.
— Плохая привычка, привычка аристократки.
— Я постараюсь исправиться, гражданин. О чем ты говорил?
— Говорил, что декрет Коммуны запрещает после 10 часов вечера выходить без пропуска. Есть он у тебя?
— Увы! Нет.
— Ты его забыла у своей родственницы?
— Я не знала, что нужно выходить с пропуском.
— Ну что ж, пройдем на ближайший пост. Там ты и расскажешь все это капитану, и если он будет удовлетворен твоими объяснениями, то прикажет отвести тебя домой в сопровождении двух патрульных или же оставит у себя до тех пор, пока не получит о тебе дополнительные сведения. В колонну по одному, ускоренным шагом, вперед марш!
По крику ужаса несчастной пленницы командир волонтеров понял, что именно этого она безумно боялась.
— О! — сказал он, — я уверен, что задержали какую-то важную птицу. Итак, скорее в путь!
Командир схватил пленницу за руку и потащил за собой на караульный пост во Дворец Равенства.
Они были уже почти у цели, когда какой-то молодой человек высокого роста, закутанный в плащ, повернул за угол улицы Круа-де-Рети-Шан как раз в тот момент, когда арестованная пыталась мольбами добиться свободы. Не слушая, командир волонтеров грубо потащил ее за собой. Женщина закричала от боли и ужаса.
Молодой человек увидел эту борьбу, услышал крик и, перескочив с одной стороны улицы на другую, оказался лицом к лицу с этой небольшой группкой.
— В чем дело, и что вы делаете с этой молодой женщиной? — спросил он у того, кто показался ему старшим.
— Вместо того, чтобы задавать мне вопросы, займитесь лучше своими делами.
— Кто эта женщина, граждане, и чего вы от нее хотите? — повторил молодой человек более настойчиво.
— А кто вы такой, чтобы нас допрашивать?
Молодой человек распахнул плащ, и все увидели, как блеснул эполет на его мундире.
— Я — офицер, — сказал он, — и вы можете в этом убедиться.
— Офицер… А каких войск?
— Муниципальной гвардии.
— Ну и что? Разве это что-нибудь для нас значит? — ответил кто-то из волонтеров. — Разве мы знаем офицеров муниципальной гвардии?
— Что он там сказал? — спросил другой волонтер с протяжным ироничным выговором, характерным для простолюдина, точнее для парижской черни, когда она сердится.
