Мысль, что Женевьева кого-то любила, терзала сердце Мориса.
Итак, он вздыхал ц уже сожалел о том, что пришел сюда, чтобы принять еще большую дозу яда, называемого любовью.
Но наступила минута и. слушая этот голос, такой нежный, чистый и мелодичный, встречая ее взор, такой ясный, которому, казалось, нечего скрывать и который открывал самые глубины души, Морис думал, что совершенно невозможно, чтобы такое создание могло обманывать. И он ощущал горькую радость, думая, что это прекрасное тело и душа принадлежат этому буржуа с честной улыбкой и вульгарными шутками и всегда будут принадлежать только ему.
Говорили, в основном, о политике, да иначе и быть не могло. О чем еще было говорить в то время, когда политикой было пропитано все, она, казалось, виднелась на дне тарелок, покрывала все стены и каждый час о ней возвещали на улице.
Вдруг один из молчавших до этого гостей поинтересовался новостями об узниках Тампля.
При звуке этого голоса Морис невольно вздрогнул. Он узнал человека, который в недавнем приключении выступал за экстремальные меры, именно он уколол Мориса кинжалом, а затем настаивал на его смерти.
Объясняя патриотические взгляды и крайние революционные пристрастия того, Диксмер представил его как хозяина мастерской, честного мастера. При определенных обстоятельствах и Морис не был бы против чрезвычайных мер, которые в то время были в моде, проповедником которых выступал Дантон. Но будь Морис на месте этого человека, орудие и голос которого доставили ему так много неприятных минут, да и сейчас еще вызывали острые ощущения, он бы не убивал того, кого заподозрил в шпионаже, а закрыв того в саду, победил бы его один на один с саблей к руке, без жалости и сострадания. Вот так бы поступил Морис. Но нельзя же требовать от промышленника того, что можно потребовать от Мориса.
Этот экстремально настроенный человек, который, казалось, в своих политических взглядах выступал за те же жестокие методы, что и в личном поведении, заговорил о Тампле и удивился, что охрану узников доверили постоянному совету, который можно было легко подкупить, и солдатам муниципальной гвардии, чья верность уже не раз подвергалась соблазнам.
Да, — сказал гражданин Моран, — но все же нужно признать, что, во всяком случае до сегодняшнего дня, повеление солдат муниципальной гвардии оправдывало доверие нации а имени Неподкупный заслуживает, пожалуй, только гражданин Робеспьер.
— Несомненно, несомненно, — возобновил свою речь его собеседник, — но если ничего не случилось до сих пор, то нельзя утверждать, что ничего не произойдет и впредь.
