Он говорил смешные вещи, но сам никогда не смеялся. Именно этот невозмутимый тон придавал силу и особое очарование остротам Морана. Этот торговец много ездивший по коммерческим делам в поисках различных шкур — от пантеры до кролика, знал Египет, как Геродот, Африку — как Левайан[49], а Оперу и будуарные сплетни — как Мюскаден.
— Черт побери! Гражданин Моран, вы просто настоящий ученый!
— О, я много видел, а еще больше читал, — сказал Моран, — а потом нужно же было мне подготовиться к оседлой, размеренной жизни, я ведь скоро сколочу состояние и стану жить спокойно. Уже пора, гражданин Морис, пора!
— Вы говорите как старик, — заметил Морис. — Сколько же вам лет?
При этом вопросе Моран вздрогнул, несмотря на то, что вопрос был вполне естественен.
— Мне 38 лет, — сказал он. — Вот что значит быть ученым, как вы говорите, выглядишь старше своих лет.
Женевьева рассмеялась, за ней засмеялся Морис, Моран лишь улыбнулся.
— Итак, вы много путешествовали? — спросил Морис, сжимая ногу, которую Женевьева хотела потихоньку высвободить.
— Часть моей молодости прошла за границей.
— Простите, но вы ведь не только многое видели, но и выводы делали, — продолжал Морис, — потому что такой человек как вы не может быть ненаблюдательным.
— Согласен, многое, — ответил Моран. — Я мог бы сказать, что видел все!
— Ну все, гражданин, это, пожалуй, многовато, — смеясь заметил Морис, — и, если вы думаете…
— Да! Вы правы. Я никогда не видел двух вещей. И действительно, в нашей сегодняшней жизни эти две вещи становятся все более редкими.
— Что же это? — спросил Морис.
— Первая, — ответил Моран серьезно, — это Бог.
— За неимением Бога, гражданин, — сказал Морис, — я мог бы показать вам богиню.
— Как это? — перебила Женевьева.
— Да, богиню нашего времени: богиню Разума. У меня есть друг, о котором я несколько раз вам говорил, мой дорогой бравый Лорэн, у него золотое сердце и только один недостаток — он любит сочинять четверостишия и каламбуры.
— Ну и что?
— Так вот, он хочет подарить Парижу богиню Разума, она не имеет изъянов и вполне соответствует образу божества. Это гражданка Артемиза, бывшая танцовщица из Оперы, а теперь — парфюмерщица на улице Маритэн. Как только она окончательно станет богиней, я смогу вам ее показать.
Моран серьезно поблагодарил Мориса кивком головы и продолжал:
— Второе, — сказал он, — это король.
— О, со вторым сложнее, — заметила Женевьева, пытаясь улыбнуться, — его больше нет.
— Но вы должны были видеть последнего, — сказал Морис.
