Таким образом, Одри предстояло провести родительское собрание в миниатюре. По правде сказать, такая перспектива ее не радовала: Сезар Мандель был не их тех, о ком она охотно поговорила бы… особенно сегодня.
— Я не думаю, что это слишком хорошая идея, — все же ответила Одри.
В разговоре возникла пауза.
— Да, он трудный ребенок… — наконец проговорила мать Сезара.
Она заглянула в свой бокал — он был почти пуст — и с грустным видом продолжала:
— О, он очень милый, поверьте… Но… никогда не знаешь точно, что у него на уме. Он не слишком откровенничает…
Одри взглянула на собеседницу с некоторым подозрением: кажется, та уже была под хмельком. Отсюда и эта перемена тона.
— А из-за чего его оставили на второй год? — спросила она.
— Ну, как и любого второгодника — из-за недостатка прилежания… Но он умный мальчик!
В этом Одри не сомневалась. Скрытая злоба Манделя не имела ничего общего с глупостью.
— У него всегда были хорошие оценки… до недавнего времени, во всяком случае. Да, он был одним из лучших учеников, но потом… вдруг покатился вниз. Это очень расстроило Ролана — нам пришлось тратить дополнительные средства… То есть мы, конечно, не разорились, но… У Сезара такой характер…
Последние слова она произнесла почти испуганным тоном, и Одри поняла, что здесь кроется что-то более серьезное, чем простая тревога об успеваемости сына.
— И эта его страсть к животным…
— К животным? — удивленно переспросила Одри.
Флориана Мандель захлопала ресницами, словно внезапно осознала, что сказала что-то лишнее.
Она повернула голову, и ряды жемчужин всколыхнулись на худой шее.
— Жак, какой сюрприз! Соланж мне сказала, что ты был в Токио — покупал сеть ресторанов.
Жак увел Флориану, и Одри осталась одна. В полной растерянности. С пустым бокалом.
Она подошла к одному из официантов и спросила, где туалет.
Официант указал ей на коридор в противоположной стороне холла. Одри направилась туда и обнаружила, что дверь в туалет закрыта. Неподалеку болтали несколько гостей. Одри решила не ждать и подняться на второй этаж, хотя это и было некоторым нарушением правил приличия.
Она поднялась по широкой лестнице, оставив позади шум голосов, который все больше заглушал музыку по мере того, как опустошались бокалы. Наверху был еще один коридор. Двери, двери… Спальни, кабинеты…
Ее внимание привлекла небольшая фотография, стоявшая на комоде. Одри узнала внутренний двор «Сент-Экзюпери», почти не изменившийся, в центре которого стояла группа учеников: пять-шесть юношей и девушек. В центре, между двумя молодыми людьми, стояла Клеанс Рошфор — Клеанс, чья красота уже тогда была многообещающей, Клеанс, сияющая улыбкой и свежестью своих семнадцати-восемнадцати лет. Но эта улыбка была обращена не к загорелому и спортивному молодому человеку, уже тогда, видимо, пользовавшемуся успехом у девиц, который позже стал ее мужем, а к другому, стоявшему слева от нее юноше — у него был слегка рассеянный вид и густые черные волосы, по которым Клеанс слегка проводила рукой. Николя Ле Гаррек.
