— Почему?
— Потому что она мой лучший друг и у нее сплошные неприятности.
— Твой лучший друг — я.
— Значит, моя лучшая подруга.
— А если она не найдет работу…
— Найдет. Должна.
— И ужин, ужинать нам придется всем вместе…
— По вечерам она будет уходить.
— Ты же говорила, что у нее нет денег, — напомнил Барни. Кейт снова прикрыла глаза.
— Ну пожалуйста, Барни.
Он обошел вокруг кровати и присел на край рядом с Кейт.
— Я просто не хочу тебя ни с кем делить.
— Знаю.
— И хотя против Розы я, честно, ничего не имею, она не настолько нравится мне, чтобы пускать ее к нам жить.
Кейт вздохнула.
— А я как раз собирался перекрасить ту спальню, — продолжал Барни. — В желтый цвет, со слониками.
— Почему со слониками?
— В детстве я их обожал.
Кейт взглянула на мужа.
— А если малыш будет обожать медвежат?
— Значит, нарисуем медвежат.
— Роза умеет рисовать, — сообщила Кейт. — Может и медвежат нарисовать вместо платы за жилье.
— Хочешь сказать, ты разрешила ей пожить у нас даром?
— Только попросила оплачивать часть счетов, — еле слышно призналась Кейт. — Извини.
Барни поднялся.
— На тебя невозможно сердиться. У тебя слишком жалкий вид.
— Вот и хорошо…
— Но на мисс Розу Бойд я рассержусь, если выяснится, что образцовой квартирантки из нее не вышло.
— Гостьи.
— Вот именно — гостьи.
Кейт одарила его полуулыбкой, которую, как всегда говорил Барни, он заметил первой, когда сумел отвести взгляд от ямочек у нее под коленками.
— Обещаю, больше я ни о чем не попрошу.
— Нет уж, лучше поклянись.
Он впился в нее взглядом, притворяясь рассерженным, затем поднялся и направился к двери спальни.
— Барни…
Он обернулся.
Кейт вновь улыбнулась.
— Спасибо тебе.
Барни ответил ей улыбкой. Ни одна из его замужних сестер еще не произвела на свет детей, и родители готовы были носить его на руках как гения потенции.
Он погрозил Кейт пальцем.
— Только из милости, — продолжая улыбаться, предупредил он.
Для встреч с претендентами на роли в «Привидениях» была выбрана комната над пабом на Канонбери-роуд. Это помещение использовали для всевозможных целей, здесь же проводили уроки хореографии, поэтому вдоль одной стены с рядом мутных зеркал, создающих призрачный, подводный эффект, был приколочен балетный станок. В углу комнаты, по обе стороны от замусоренного ломберного стола, в серых пластиковых креслах восседали режиссер и продюсер постановки — на взгляд Эди, вдвое моложе ее, — а на полу возле их ног стояли жестяные пепельницы из паба. За пианино сидела тоненькая девушка в черном; еще один человек, в серой лыжной куртке, читал газету.
