— Куда вы?
— Воды попить, вашбродь, — говорит один из них, кузнец Карпенко, вор и забияка, неоднократно произведенный за храбрость в урядники и столько же раз за пьянство и грабежи разжалованный вновь в рядовые.
— Попьешь на пункте, — обрываю я. — Марш к сотне!
Он усмехается и беззлобно говорит:
— Уж вы, вашбродь, завсегда мне не верите. Ей же богу, воды попить захотели, а не что-нибудь там…
— Ну, ладно, ладно, — говорю я, и мы на рысях догоняем ушедшую вперед сотню.
— Следи за ними! — наказываю я вахмистру. — Не упускай никого из виду.
— Да разве за ними, за дьяволами, уследишь! — с отчаянием восклицает Никитин. — Им бы, жеребцам, плетей надавать, тогда послухали бы. Разве они, окаянные, хорошие слова понимают!
Карпенко и Скиба переглядываются, в их глазах дрожит затаенный смех. Я обскакиваю сотню и нагоняю Гамалия.
— Что там? — спрашивает он.
— Пустяки, отстали двое, я их подогнал.
Дорога становится все круче, ее белая лента вьется зигзагами по зеленым выпуклым склонам горы и снова прячется в ущелье. Воздух свеж и густ, как парное молоко. Время бежит…
С каждым поворотом Хамадан все далее уплывает из глаз. Позади остается обширная равнина с живописно разбросанными по ней деревнями, белыми пятнышками озер, причудливыми изворотами рек. Зеленеют квадратики пашен. Там и сям темнеют сады. Людей внизу не видно, глаз не может различить их — так далеко, под самые небеса, уходим мы. Мимо проплывают хлопья зацепившегося за скалы утреннего тумана. Шоссе в приличном состоянии, видно, что его чинили совсем недавно. Мосты крепки и еще не расшатаны артиллерией и грузовиками. Иногда попадаются по пути трупы павших коней и верблюдов. Падаль уже разодрана шакалами, возле костей грызутся бездомные, одичавшие собаки, с глухим ворчанием, нехотя отходящие в сторону при нашем приближении. Огромные орлы или, может быть, беркуты с оголенными змеевидными шеями парят над нами. Те, что сидят на ближайших утесах, косым, стерегущим взглядом следят за нашим шествием, не пугаясь нас и не трогаясь с места. Мы поднимаемся все выше. Часто сокращаем дорогу по тропкам напрямик. Тогда мы слезаем с коней и цепляемся за их хвосты и гривы. Кони храпят и осторожно карабкаются по камням и утесам.
Несмотря на горную прохладу, мы обливаемся по́том, а перевал через эту проклятую гору все еще далеко. Гамалий смотрит на часы. Идем уже пять с половиной часов.
— Голова колонны, сто-о-ой! — кричит он.
Передние ряды останавливаются. Казаки спешиваются. Кто лежит, кто сидит, кто крутит цигарку. Сзади подтягиваются отставшие.
