— что-то вроде «негритянки».
Чем темнее у человека кожа, тем он глупее — факт, не подлежащий сомнению. Но я-то видела, что это не так. Я училась, схватывая все на лету. Через некоторое время я уже умела писать и читать по-кхмерски, знала математику
В дневное время занятий в школе не было, но нам приходилось работать: каждой школе выделяли огород или рисовое поле. Мы сажали хлебные деревья и кокосовые пальмы. Помню, как-то копали на школьном дворе большой котлован — пруд для разведения уток: работа была грязная и тяжелая, но мы от души веселились.
Иногда после занятий проводили уроки военной подготовки на соседнем поле. Солдаты учили нас, как чистить ружья, стрелять и бросать ручную гранату. Мы копали глубокие ямы-ловушки, бросая на дно острые шипы и маскируя их сухой листвой. Ведь в глубине страны до сих пор шла война.
Не обходилось и без несчастных случаев. Во время учебных тренировок мы, дети, могли и пораниться. Однажды ручная граната взорвалась и оторвала мальчику ступню; ему пытались помочь, но он не выжил. Грустно, конечно, но об этом не слишком горевали. Смерть была чем-то обыденным для того, чтобы много думать о каком-то мальчишке, которого она забрала.
Помню, однажды учитель попросил нас вспомнить все самое плохое, что случилось с нами во время полпотовского режима. Я в то время жила с пнонгами посреди леса и ничего такого на себе не испытала. Так что я сдала лист бумаги чистым. Проверял наши задания господин Тяй. сухопарый и темнокожий. В наказание он заставил меня стоять под палящим солнцем на коленях на сухой кожуре плодов хлебного дерева. Потом на коленках у меня выступила кровь.
Но вообще-то в школе особо не наказывали — никто меня не связывал и не сек, как это делал дедушка, когда бывал пьян, а деньги заканчивались.
Во время военных занятий я всегда вызывалась изображать «красных кхмеров» — я хотела, чтобы меня боялись. Я не любила кхмеров, и не только своих одноклассников — вообще всех. И не испытывала ненависти к «красным кхмерам», которые иногда выходили из своих лесных убежищ, чтобы помочь нам собрать урожай. Впрочем, к солдатам нового правительства, которые обучали нас, я тоже относилась спокойно. Иногда они угощали нас чем-нибудь вкусным — им полагались молоко и сахар. А я душу готова была продать за один только стакан молока.
Через год моя жизнь стала как-то выравниваться, я стала более заверенной в себе. У меня появился друг — Пана, мальчик, который тоже работал в полях, но был из соседней деревни. Мы вместе возвращались из школы домой, хотя идти ему было дальше, чем мне. Однажды я только-только подошла к дому Мам Кхона, как вдруг с той самой стороны, куда ушел Пана, раздался страшный взрыв. Мам Кхон дал мне свой велосипед, и я поехала к дому Пана; я была еще совсем маленькой, едва доставала до педалей. Оказалось, дом взорвали — в него попала реактивная граната. Наверное, какой-нибудь солдат случайно задел гранатомет, и орудие выстрелило. С дерева свисала кисть моего друга, его рука была где-то еще, а тело даже не нашли. Я помогала собирать останки. А потом по ночам мне снились кошмары. Иногда я ходила в буддийский храм помолиться за Пана. Прошло много времени, прежде чем я все это забыла.
