муки, многие путешественники молча выражали протест, что было видно по их лицам.
Сестры Линдсей и их спутники восприняли приключение с обедом весело. Стол сиял белизной тарелок и создавал атмосферу деревенского праздника. Молодые люди веселились от души, и Робер совсем забыл о своих обязанностях гида. Он стал таким, каким и был — живым и обаятельным. Но, к несчастью, в то время как он бессознательно забыл о возложенной на него служебной ответственности, она неумолимо напоминала о себе. Незначительное обстоятельство вернуло его к реальности.
За рагу последовал салат. Конечно, сейчас не время было привередничать, но это несъедобное, несмотря на уксус, которым было приправлено, блюдо возмутило гостей. И Робер, по требованию Томпсона, стал выяснять у крестьянина, что это такое.
— Это салат,— ответил тот убежденно.
— Но он очень жесткий, ваш салат,— возразил Робер.
— Жесткий? — удивился крестьянин.
— Ну да, жесткий, неудобоваримый.
— Не знаю,— возразил туземец, пытаясь понять собеседника,— я не нахожу его жестким.
— Ах, не находите? Но он к тому же и несоленый.
— Нет, посолен морской солью. Салат лежал в ней долго.
— А для чего? — полюбопытствовал Робер.
— Чтобы отбить горечь.
— Должен вас огорчить, горечь осталась.
— Это потому, что он не отмок как следует.
Больше от этого пня ничего нельзя было добиться. Приходилось подчиниться обстоятельствам. Гости набросились на маисовый хлеб, и, вопреки всем сомнениям, многие британские едоки даже сочли, что его мало.
У вернувшегося к своим обязанностям Робера веселье как рукой сняло. Он закончил обед в одиночестве, замкнувшись в своей обычной отчужденности.
В четыре с четвертью часа караван продолжил путь. Ослам волей-неволей приходилось ускорять шаг. Спуск по извивающейся тропинке был стремительным. Держа ослов за хвосты, погонщики неслись по крутому скользкому склону. Дамы и даже мужчины не раз проявляли беспокойство. Один только Пипербум сохранял невозмутимость. Поглотив огромное количество пищи и не высказав никакого неудовольствия, он мирно покачивался на двух ослах. При таком комфорте он презирал все другие трудности дороги, и, как бы аккомпанируя его хорошему настроению, над ним непрерывно висело облако сигарного дыма.
На улице Орты Гамильтон в сопровождении Робера поспешил за своим моноклем. Он получил его с выражением крайней любезности, на которую не стал отвечать. Как только его желание было удовлетворено, он опять сделался надменным, как обычно.
