— «Букву Аллы», — сказал я.
Он прикрыл рукой глаза. Бад понюхал кулак.
— Это «Алая буква»,[45] — сказал Бад, — а не буква Аллы. Там даже нет героини с таким именем.
— Тебе нравится? — спросил Билл.
— Нудновато, — ответил я.
— Конечно, — сказал Бад. — У тебя еще нет подобного опыта. Тебе тринадцать.
— Мне вообще-то исполнилось четырнадцать на прошлой…
— Да что ты знаешь про прошлое, ты с трудом справляешься с настоящим, — заметил Бад.
— Ему нужна хорошая доза Джека Лондона, — сказал Билл Баду.
— Может, Марка Твена? — предположил тот.
— Может. Но парень с Восточного побережья — ему нужно читать нью-йоркских писателей. Дос Пассоса. Вартона. Драйзера.
— Драйзера! Ты хочешь, чтобы он превратился в циника вроде тебя? И Дос Пассоса уже больше никто не читает. Дос Пассос стал Досом Пассе.[46] Если он хочет почитать про Восточное побережье, пусть читает Чивера.
— Кто такой Чивер? — спросил я.
Они медленно повернулись ко мне.
— Все ясно, — сказал Бад.
— Пошли со мной, — позвал Билл.
Он подвел меня к секции художественной литературы и вытащил все книги Джона Чивера, включая толстый сборник недавно опубликованных рассказов. Отнес книги в кладовку и быстро сорвал с каждой из них обложку. Я спросил, что он делает. Билл ответил, что книжные магазины не могут возвращать каждую непроданную книгу в мягком переплете издателям — у издателей нет места для их хранения, — поэтому они возвращают только обложки. Когда Билл и Бад хотели взять какую-то книгу себе, они просто срывали обложку и отправляли ее по почте издателю, который возвращал магазину деньги, и «все были довольны». Он заверил меня, что это не воровство. Мне было наплевать.
Я провел эти выходные за чтением Чивера, я купался в Чивере, я влюблялся в Чивера. Я не знал, что предложения можно строить так, как он. Чивер делал со словами то, что Сивер делал с бейсбольным мячом. Он описывал розовый сад, который пах как клубничное варенье. Он писал о тоске по «миролюбивому миру». Он писал о моем мире, об окраине Манхассета, где стоял аромат древесного дыма (его любимое словосочетание), где жили мужчины, спешившие с железнодорожных станций в бары и обратно. Каждый рассказ вращался вокруг коктейлей и моря, и потому казалось, что действие каждого из них происходит в Манхассете. Но в одном из них так и было. В первом рассказе из сборника упоминалось название Манхассет.
По пятницам после обеда Билл и Бад расспрашивали меня, что я прочел за прошедшую неделю в школе. Они возмущенно крякали, вели меня вдоль рядов магазина, наполняя мою корзинку книгами без обложек. «Каждая книга — чудо, — говорил Билл. — Книга рождается в тот момент, когда кто-то сидит спокойно — и, несомненно, спокойствие и есть часть чуда, — и пытается поведать остальным свою историю». Бад мог бесконечно говорить о надежде, которую дарят книга, о перспективах, которые они открывают. Он говорил, что не случайно книгу можно распахнуть как дверь. Также, сказал он, как будто нащупав мои неврозы, с помощью книг можно навести порядок в хаосе. В четырнадцать лет я чувствовал себя более уязвимым, чем когда-либо. Мое тело росло, покрывалось волосами, трепетало от неведомых желаний. И мир за пределами моего тела казался таким же непостоянным. Мое настоящее контролировали учителя, мое будущее зависело от наследственности и удачи. Однако Билл и Бад убеждали меня, что мой мир принадлежит мне и всегда будет только моим. Они сказали, что, выбирая книги, нужные книги, и читая их медленно, вдумчиво, я всегда смогу контролировать мир.
