— Новичкам везет, — заметил он, и я услышал, как он прошипел что-то сквозь зубы, когда я передал деньги маме.
Напряжение между мной и Винстоном в конце концов достигло такого градуса, что я убегал из дома, находя пристанище на детской площадке, где часами кидал мяч в баскетбольную корзину. Винстон неизменно приходил за мной с видом мученика, явно посланный мамой. Баскетбол нагонял на него такую же скуку, как я сам. Он говорил, что его игра — это футбол, хотя он считал основой этого спорта технику забивания мяча. Когда мы играли в хорс,[44] он развлекал меня историями о том, как бил по мячу, будучи студентом колледжа, «выигрывая матчи исключительно благодаря ловкости ног, и никакого мошенничества». Он считал эту фразу верхом остроумия.
Не помню, что же в конце концов доконало Винстона. Возможно, он заметил, что я зеваю, когда он рассказывает про технику удара по мячу. Или почувствовал себя униженным после того, как мяч опять не попал в корзину и он снова продул мне в хорс.
— Давай поиграем в новую игру, — сказал он, стукнув мячом так сильно, что раздался пугающе резкий хлопок. — Бас-фут-бол.
Он заставил меня удерживать мяч носком ботинка, сам отошел на десять шагов назад, потом послюнил палец и проверил направление ветра. Затем подбежал ко мне и послал мой баскетбольный мяч высоко через ограду в пустыню.
— Он улетел! — закричал он. — И это здорово!
Мы смотрели, как мой мяч скачет среди кактусов, как шарик для игры в пинбол. Ударившись о ствол одного из кактусов, мяч лопнул.
Вскоре после этого происшествия мать сказала мне, что они с Винстоном решили «отдохнуть друг от друга». Голос у нее был хриплым, как у мужчин из «Диккенса» с утра. Я заметил, что волосы ее потеряли пышность. И выглядела она изможденной. В то утро я не произнес ни слова. Пока мама ходила по квартире, слушая Берта Бакара, я сидел на берегу канала. Я был в восторге от того, что мне больше не придется иметь дело с Винстоном, но грустил из-за мамы. Я понимал, что она ищет романтическую любовь, и хотя не знал, что это такое, подозревал, что это нечто вроде того, что искал я сам, — близость определенного рода. Я переживал, что, несмотря на нашу любовь друг к другу, по-настоящему нас связывает одиночество. В погребе дедушкиного дома я нашел мамин дневник, который она вела, когда ей было четырнадцать. На первой странице она написала: «Пусть до конца жизни мучает совесть того, кто перевернет следующую страницу, если у него вообще есть совесть!» А дальше приводился список из сорока шести качеств, которые она надеялась найти в мужчине. У моего отца было не больше чем два с половиной из них, из чего я сделал вывод, что мама в поисках своей первой любви пошла на компромисс, а когда искала вторую, старалась быть осмотрительнее — ради нас обоих. Еще я понял, что являюсь помехой ее поискам. Я вспомнил продавца лампочек из Нью-Йорка, который нравился маме. Познакомившись со мной, он предложил отправить меня в школу-интернат в Европе. Потом я вспомнил механика, который пришел в ярость, когда я представил ему Макграу как своего брата. «Я думал, у тебя только один ребенок», — сказал он матери, не поверив ее объяснениям, что я просто отношусь к Макграу как к брату. Немногие мужчины рвались помочь ей растить сына, и такое положение вещей, ставшее очевидным в тот день, наполняло меня чувством вины.
