— Ленту для герметизации?
— Не знаю. Наверное.
— Он понравится бабушке. Сможет отремонтировать ее гостиную.
Я испытывал смешанные чувства по отношению к Винстону. Мне хотелось видеть мать счастливой, но я не мог отделаться от ощущения, что подвел ее. Ведь это я должен был сделать ее счастливой. Я должен был смешить ее. Вместо этого я уехал в Манхассет и тусовался с ребятами из бара. И, хотя я едва ли мог в этом себе признаться, получил удовольствие в компании этих мужчин, о которых мне не нужно было ни беспокоиться, ни заботиться. Теперь же, в наказание за то, что я увиливал от своих обязанностей, за то, что я расслабился, мое место занял какой-то торговый представитель из «Ховарда Джонсона».
Еще больше меня беспокоило то, что мама нашла нечто приятное в Аризоне, и это означало, что мы остаемся. Я считал, что переезд в Аризону не оправдал ожиданий. Нам все равно приходилось тяжело и все равно не хватало денег, только теперь мы вдобавок ко всему были далеко от бабушки и двоюродных сестер и брата. И еще эта жара.
— Как может быть так жарко в сентябре? — спросил я, обмахиваясь билетом на самолет. — Что случилось с осенью? Что случилось со сменой времен года?
— Здесь только одно время года, — ответила мама. — Подумай, сколько денег мы сэкономим на календарях.
Да-а — точно влюбилась.
Вместо увитой плющом школы с видом на долину Манхассет, я пошел в ближайшую среднюю школу, которая находилась посреди пустыни. «Не потому ли она называется средней, — думал я, — что располагается в середине бескрайнего пространства». Большая часть школы, как и большая часть Аризоны, все еще строилась, и уроки временно проходили в прицепах, поставленных на шлакобетонные блоки. Под солнцем пустыни прицепы к полудню превращались в топку, и мы едва могли дышать, не говоря уж о том, чтобы учиться.
Но прицепы беспокоили меня меньше всего. После лета, проведенного в мужской компании, мой акцент жителя Лонг-Айленда стал заметнее. («Й-яа умраю от жашды! Все отдал бы са здакан ваады!») По сравнению со мной Сильвестр Сталлоне звучал как принц Чарльз. Мой акцент резал ухо, и каждый школьный хулиган хотел надавать мне тумаков. Идя в класс, я слышал: «Вот идет Рокки Бальбоа», и начиналась драка. Я защищался, стараясь не повредить зубы и нос, потому что дрался не от гнева, а в смятении. Я не мог понять, почему аризонские дети придают такое значение тому, как я произношу некоторые слова. Слова, с помощью которых мне удалось стать своим в мужской компании, мешали мне стать своим в новой школе. Например, аризонские дети говорили «в
