«Демоны, предсказатели, люди — вампиры, пожирающие биополе окружающих… Господи, чушь‑то какая, глупость, плюнуть и растереть.
А число погибших за последний месяц, которое выражается уже четырехзначной цифрой, тоже чушь?»
— Послушайте, — Иван Федорович точно забыл о примакинских вопросах, — вы сны свои помните?
— Причем здесь сны? — удивился тот.
— С неделю назад я заходил к вам. Вы спали тогда и разговаривали во сне. Что‑то про туман, про взрыв… Помните?
— Туман?.. — Примакин вздрогнул. — Нет, сном это не назовешь. Сначала просто казалось, что туман у меня в голове, и так распирает ее изнутри, что вот- вот вытолкнет глаза из орбит или кровь из ушей пойдет. А потом сознание того, что туман вокруг, а откуда‑то сверху то ли рев, то ли вой, словом, падает что- то: не то бомба, не то ракета. И стою я не где‑нибудь, а посреди городской нефтебазы и понимаю, что как только вой этот прекратится, вокруг так ахнет, что и город накроет. А кругом люди ходят, дело свое делают и ни меня, ни рева этого не замечают и понятия не имеют, что еще чуть — чуть, и все вокруг в огонь и грохот превратится и клубами черными в небо поднимется… Так значит… Нефтебаза? — встрепенулся Примакин.
— Нет. До нефтебазы он по счастью не дотянул.
— Кто он?
— Самолет. Сегодня днем на город упал самолет. Шел верным курсом, на аэродром, но слишком рано начал снижение. И все из‑за тумана. Чистое молоко. Сроду такого не помню. Ну, и… С типографии крышу снес, а сам во второй этаж дома на противоположной стороне улицы. Пассажиры, экипаж, жильцы в доме, прохожие… А неделю назад вы и про туман, и про взрывы… В общем, ясно почему я пришел. Я, собственно, собирался раньше, но…
— Вот он, вот он ваш… Гуманизм, мать вашу мать! — сорвался на крик Примакин. — За то, что одному нелю- дю не дают руки на себя наложить, приходится сотнями человеческих жизней расплачиваться.
Сколько погибло, пока я у вас здесь «на сохранении»?
— Точно не знаю, но много.
— Сколько бы ни было, все они на вашей совести. Конечно, причина тому я, но, видит Бог, я пытался это предотвратить. Пусть с опозданием, но я делал, что мог. Я — палач поневоле, к тому же палач — неудачник: для спасения людей хочу казнить себя, а мне не дают. Вы не даете, палачи — спасители. Вот вы спасителем себя считаете, как же иначе, а про обратную сторону этого благодеяния если и догадываетесь, то предпочитаете не думать: так спокойнее. Трус вы, Трофимов. Трус и подлец.
— Ну, знаете, Примакин…
