попытавшись несколько раз подняться повыше, чтобы понять, какая высота ему доступна, Марко ощутил что-то похожее на лёгкое удушье, но это его не пугало. Чем выше он поднимался от копошащей — ся живыми завитками глади тумана, тем чище и холоднее становилось пространство, в нём переставали играть такие живые и манящие туманные орнаменты, и Марка по мере увеличения высоты постепенно охватывал приступ страшной лени, словно его накрыли сразу десятью одеялами. Поднимаясь, он сразу начинал погружаться в пучину обычного сна, словно бы нырял туда, но только не так, как в воду, а наоборот — снизу вверх. Выпутываясь из сладких объятий обычного сна, Марко снова спустился к трепещущей поверхности тумана и некоторое время летел над нею, пытаясь разгадать в облачных пуховых струях какие-то намёки на знакомую реальность.
вытянув руку вдоль струящейся под ладонью влажной пелены, он попытался ощутить туман на ощупь, чтобы прогнать страх перед ожогом, так настойчиво всплывавший в его голове раз за разом. Туман оказался совершенно никаким, тёплым, как подогретое для ребёнка молоко. Единственное, что Марко смог точно различить, — это влажность, но и в этом он не был уверен до конца. Теперь, когда первый детский страх прошёл, Марко попробовал окунуть в туман лицо. Холодная, наблюдающая часть его сознания отметила, что совать в туман руку казалось страшноватым, а вот посмотреть, что прячется за молочно-белой пеленой, — не так боязно. «Странно. В обычном мире глаза гораздо ценнее рук», — пронеслась где-то вдалеке мысль, показавшаяся одновременно и своей, и совершенно посторонней. Но ведь во сне я смотрю не глазами, отчётливо подумал Марко и быстро окунул лицо в туман.
хор мириад голосов немедленно оглушил его. Сливавшиеся в многоголосый ветер, эти голоса ныли, стонали, звали, кричали, ревели, грозили, гудели, насыщенное ими пространство вдруг сгустилось до состояния желе, и куда бы Марко ни повернул голову, его преследовали раздирающие перепонки голоса неисчислимых духов. Мощь их оказалась такова, что они проникали даже не в уши, не в голову, а куда-то в середину тела. Их оказалось столько, что Марко ощутил себя винным мехом, который сейчас лопнет, не выдержав давления.
он быстро отдёрнул голову и вновь оказался над поверхностью тумана. Тишина по эту сторону белёсой парящей глади резко контрастировала с многоголосым хором, слышанным им только что. Марко снова быстро окунул голову в туман, и снова его ударила плотная звуковая волна. Марко отпрянул. Его ранила не столько громкость хора духов, сколько те дикие страсти, которые бушевали в этом многоголосье. Хор насыщали не просто ярость, но Ярость, не просто жажда, но Жажда. Эмоции, рвавшиеся наружу сквозь эти жуткие звуки, пугали своей глубиной, чистотой и завершённостью. В отличие от мятущихся человеческих чувств, несчётно меняющихся с каждым взмахом ресниц, голоса духов насыщали чувства в их чистом, дистиллированном виде, словно Небесный Алхимик выпарил их из чьих-то бушующих сердец и заключил в тонкостенные прозрачные сосуды, откуда, как из тюрьмы, они и взывали теперь к Марку.
