Накануне они с Игорем, пока были еще силы, обдумывали варианты с выкидыванием из окна записки, либо — можно же просто разбить стекло и позвать на помощь. Но писать было не на чем и нечем. Вдобавок, при первой же попытке подойти к окну из «двойки» — той комнатки, что поменьше — явилось все то же подобие Володьки Бабакова. Видимо, старый знакомец крепко запомнил нанесенную ему обиду: в стеклянном, неживом взгляде его образовалось нечто — неопределенное, однако делавшее квази-Володьку еще жутче прежнего.
После этого уж ничего не оставалось, кроме как ложиться и спать по мере возможности — на попытки установить хоть какой-то контакт существо по-прежнему не поддавалось.
Теперь Димыч подошел к дверям «тройки» и осторожно высунулся в крохотную прихожую.
В соседней комнате стояла мертвая тишина.
Может, вот сейчас окно разбить попробовать?
Словно в ответ на риторический мысленный вопрос, в наружной железной двери заскрежетал ключ. В блок, придержавшись на пороге и пропустив вперед «Володьку», вошел серолицый.
Остановившись сразу же у двери, он принялся молча, не шевелясь и не моргая, разглядывать Димыча.
Отчего-то захотелось замереть и обязательно выдержать, не сморгнув, холодный, точно у змеи, рассматривающей посетителей сквозь стекло террариума, взгляд…
Едва Димыч успел осознать это желание и подивиться его нерациональности, серолицый заговорил:
— Осваиваетесь…
Голос его удивительно не подходил к мерзкой, расхлябанной, нечистоплотной какой-то внешности. Подобный голос — глубокий, хорошо поставленный, приятный на слух и вызывающий невольное доверие — сам по себе сделал бы карьеру любому политику, не говоря уж о теле — и радиодикторах.
Но Димыч продолжал стоять неподвижно, изо всех сил стараясь не моргать. Это, по крайней мере, помогало избежать какого-нибудь неподходящего, невыгодного для сложившейся ситуации поведения.
Тогда «Володька» без видимого усилия взял его за плечо — да так, что кости хрустнули — и, прежде, чем Димыч успел хоть инстинктивно оказать какое ни на есть сопротивление, вдвинул назад в «тройку».
Следом за ними и серолицый вошел в комнату.
— Я должен принести вам и вашему другу извинения, — сказал он. Вы… э-эммм… совершенно не нужны мне; я напрасно доставил вам столько неудобств.
Интересно, подумал Димыч. Он, что же, отпустит нас сейчас? А как же пистолет мой? Пуля из него — в черепе Дамира Султангареевича… Станут наши власти с экспертизами да дактилоскопиями заморачиваться, счас…
