Пятьсот рублей. Кто придумал пятьсот рублей?..
Маруся прошла в зал и взяла с прилавка два уже расфасованных пакета с селедкой:
— Щас выйду и скажу: четыре восемьдесят! четыре восемьдесят!
Чтобы пятьдесят копеек себе.
Или нет:
— Пять рублей! Пять рублей!
Тогда уже семьдесят копеек.
Маруся пошла во двор, повторяя:
— Пять рублей! Пять рублей!
А когда показалась арка, а в ней куча нервных крестьянок, язык сам собой сказал:
— Четыре тридцать… Два пакета по четыре тридцать…
Опять не получилось. Что у нее за язык? Оля вот за восемнадцать рейсов сорок рублей уже наварила.
Маруся отнесла выручку Васе. Вася, не считая, кинул деньги в кассу.
Прибежала Оля. Запыханная, мокрая. Она успела слетать в универмаг — оторвала десять метров сатина. Всем по пять, а ей десять, она же героиня.
— Скорей, скорей! Медосмотр! Давно зовут!
Медосмотр сдавали на втором этаже, в красном уголке. Маруся с Олей встали смирнехонько у дверей.
— Очередной! Проходите! — крикнули из уголка.
Маруся вошла и видит: в белом халате, в белой шапочке — мальчик. Розовый, умытый, зеленкой пахнет, над верхней губой светлые молодые усы.
— А где Эсфирь Соломонна?
Нет — нет, уже нету Эсфирь Соломонны. Вместо нее мальчик с усами.
Сначала он накачал на ее руке грушу для давления, потом как ни в чем не бывало сказал: ложитесь в кресло. Какое кресло, зачем кресло? Сынок, в шисят лет уже не бывает кресло. Сначала надо у людей спросить, у Эсфирь Соломонны. Вот она умеет обследовать болезни: надо мять живот, под ребром мять, смотреть язык, дергать за веко. Эсфирь Соломонна людей сорок лет знает без твоего кресла. Нет — в кресло, в кресло. Вы имеете дело с пищей. Не имею! Имеете! Дайте соскоб! Это у молодых соскоб, а когда, как сейчас, то соскобы все уже заканчиваются…
Сестричка сидела прежняя, Таечка.
— Таечка! Скажи ты ему!
Таечка делала Марусе знаки, но Маруся не понимала.
— Перчатки надел! Эсфирь Соломонна говорила про печень, про мочу, а перчатки не надевала. Она смотрела на язык — и все. Ты лучше скажи, почему ухо свистит, родинка на шее горит, жгет, во рту — как пятак пососала. А нечего перчатки показывать!
Мальчик осерчал и отложил ее карточку. Не подписал в нее какие — нибудь слова. Сказал: отсранить от работы! Ой! Отсрани! Пусть Виталька полы моет, у него все соскобы есть.
Маруся спустилась в сыпучку, протиснулась между мешками с мукой и спряталась там. Ей кричали и Таечка, и Алюська, и секретарь комсомольской организации, но Маруся не отзывалась.
