Тут собрание хохотом взорвалось — именно этого они и ждали.
— Ну, бабы, — продолжал Зейн, — дали мне там кусочки мяса, съел я его и что-то горькое выпил…
— Это, значит, они тебе арак неразбавленный дали, — сказал Махджуб.
— Нет, — ответил Зейн, — не арак. Ты что — думаешь, я арак не знаю? Ну, я тебе скажу, выпил я это самое — прямо в голову ударило. Потом я из тукаля вышел… В дом вошел: баб — куча! И — вонища! Духи, масла ароматные, благовония — не продохнуть! Остановился даже. Разводом тебе клянусь, опьянил меня запах этот.
— Где это ты бабу для развода завел? — рассмеялся Абдель-Хафиз.
Зейн и ухом не повел, плетет свою историю дальше — разобрало его.
— Да… А посредине увидел невесту. Красивая девочка — крупная. Надушена, напомажена. Платье, побрякушки — пальчики оближешь!
И тут вдруг он замолчал. Глазками своими маленькими по лицам водит, рот раскрыл, так что два зуба его показались, торчат. А Махджубу не терпится — ерзает, Зейна подзуживает:
— Ну а дальше-то что?
— А дальше я, значит, с невестой потешился.
Сказал он это — да как подскочит с места, словно лягушка. Собрание зашумело, а Зейн хохочет, заливается — па животе лежит, пятками мух ловит. Потом на спину перевернулся, сквозь смех выдавил:
— Ага! Поймал я ее и укусил в губы!
Махджуб аллаха вслух помянул, прощения попросил. Тьфу ты, говорит, прости господи.
— Да говорю я тебе — бабы завизжали, руками замахали, дом кипит весь, невеста орет благим матом. И вдруг кто-то на меня с ножом кинулся!.. Как подскочил я, как побежал — не оглядывался уж ни разу, пока за родным порогом не оказался.
Тут Зейн вдруг сел, выпрямился, стал необычайно серьезным и повернулся к Махджубу:
— Послушай, брат. Стало быть, выдашь ты за меня свою дочь Альвию, или что скажешь?
А Махджуб ему этак серьезно, уверенно, словно все уж продумал, говорит:
— Дочь моя тебе предназначена. Вот перед людьми всеми, тут собравшимися, говорю: пожнешь свою пшеницу, финики соберешь, продашь, деньги доставишь — и сговоримся.
Зейну такое обещание по душе пришлось. Он замолчал. Брови сдвинул, губы сжал — словно и впрямь о будущей жизни своей с Альвией призадумался, о бремени тяжком да заботах мирских — о жене, о детях.
— Кончено! — говорит. — Свидетелями будьте, братья. Человек этот слово свое сказал. Ладно или тошно — завтра думать сложно!
Ну, тут вся компания разом заговорила: и Ахмед Исмаил, и Ат-Тахир ар-Равваси, и Абдель-Хафиз, и Хамад Вад ар-Раис, и Саид-лавочник. Все сказали, что они свидетели обещания, которое дал Махджуб. Слово дал — как говорится, отрезал, и быть, значит, свадьбе, коли пожелает того аллах.
