— А мы чем хуже? — звенящим голосом спросила студентка в курточке, и все девушки подались к капитану, ободренные его молчанием.
— Зачисляйте нас, товарищ командир, ну, пожалуйста, очень вас просим… Не пожалеете, — заговорили они.
Спартак, который, несмотря ни на что, решил заполучить адресок у приглянувшейся ему хорошенькой смугляночки с длинной темно-русой косой, раскрыл было рот, но тут же поперхнулся. Словно угадав желание Жуликова, Ермаков наступил ему на ногу, отодвинул в сторону.
— Нет, дорогие товарищи, — проговорил капитан голосом, одновременно растроганным и печальным, — идите, пожалуйста, идите, мы управимся с ними сами… Учитесь, учите… Война еще надолго, а без вашего хлеба мы до Берлина не дойдем. Всего вам доброго…
— Счастливого пути, девушки, — ласково добавил Спартак, огорченный своей неудачей и довольный тем, что все же не сердится на друга, виновника этой неудачи. — До встречи после войны.
С внезапно явившейся щемящей тоской смотрел Николай вслед маленькой группке. Девушки и их учитель уходили печальные, расстроенные. Мимолетная встреча, двухминутный разговор, а кажется, что знаешь людей давным-давно, веришь их чистым порывам и готов сделать для них даже невозможное.
«Счастливого пути, дорогие мои землячки, мои соотечественницы, — мысленно обращается капитан к исчезнувшим во тьме военной дороги юным существам. — Желаю вам благополучно пройти через войну, остаться такими же верными и чистыми, как сейчас…»
— Пойдем проверять посты, лейтенант, — позвал он Жуликова, чувствовавшего себя немного виноватым перед товарищем за свои робкие попытки поухаживать за студентками.
— Больше не сердишься? — повеселел Спартак. — Люблю отходчивых…
К полуночи капитан в сопровождении ординарца Илюшки Наумова, розовощекого крепкого паренька, пришел в домик, где раньше была проходная кирпичного завода.
Здесь собралось уже много народу. В углу гудел зуммер — связисты, обратившиеся к своему привычному ремеслу, выкрикивали странные позывные:
— Фиалка, я — Черемуха. Как слышишь? Соедини меня с Резедой. Здесь двадцатый, передаю ему трубку.
Чем темнее становилось, тем явственней проступали огни пожарищ впереди обороняющихся, на западе, и позади них, в городе. В открытые окна тянуло горьким запахом гари. Где-то гремело, ухало, взрывалось. Война лихорадила ночь, перенося огонь с привычной, изболевшейся земли в высокое недоступное небо, всегда равнодушное к людским горестям и радостям. Прерывисто загудели в черной вышине невидимые самолеты, и в поиск тут же взметнулись острые светлые лезвия прожекторов, засновали по небу, ведя за собой разноцветные нити пулеметных трасс. Полыхнуло пламя в той стороне, где была река, и через секунду донеслись плотные тугие разрывы.
