На вторую ночь пришел приказ отойти к центру города, в район площади Карла Маркса. И еще целый день танкисты и пехотинцы дрались здесь, только теперь у них были соседи да тяжелая артиллерия из-за реки в трудные минуты ставила заградительный огонь перед наступающими вражескими танками.
Немецкая авиация бесчинствовала. Кроме фугасных и зажигательных бомб, гитлеровские летчики бросали бочки с бензином, и полыхало то, что, казалось, не могло уже гореть, — обугленные дома, груды битого кирпича, земля и асфальт.
Когда становилось потише, Ермаков из укрытия рассматривал скульптуру. Памятник Карлу Марксу был не бог весть какой красивый, сооруженный, как видно, еще на рубеже двадцатых-тридцатых годов не без влияния конструктивизма, но это был Маркс, и недостатки скульптуры возмещались в сознании Николая с детства усвоенным чувством преклонения перед человеческим и научным подвигом Первого Коммуниста. Особенно характерным и даже символичным казалось Николаю Ермакову то обстоятельство, что он, русский коммунист, защищает от немецких фашистов коммуниста-немца.
Во второй половине дня, в перерыве между атаками, на крышу горкома, где висел выгоревший на солнце красный флаг, полез подросток.
— Эй, орел, тебе что, жить надоело? — закричали ему снизу, из окопа, красноармейцы.
— Флаг снять надо, — невозмутимо отозвался паренек. — Не фашистам же его оставлять.
— Нам оставь! — крикнул капитан. — Мы еще здесь повоюем. Будем отходить — снимем сами.
Немцы спохватились, и пули засвистели над головами.
Паренек послушно полез обратно, съехал вниз по водосточной трубе и прыгнул в окоп.
— Горком и горсовет уходят, — с суровой деловитостью сказал он. — Вы только, товарищи, не забудьте про флаг, чтоб они не надругались.
— А ты кто такой? — спросил капитан.
— Инструктор горкома комсомола.
— Почему не в армии?
— Да он мал еще — совсем молокосос, — заметил Илюшка Наумов, который был не намного старше юного инструктора.
— Почему — вы у них спросите, — сердито засопев, проговорил парнишка. — Нет семнадцати лет — весь довод. А то, что ростом, может быть, и на восемнадцать тяну, их не касается.
— Ничего, успеешь, навоюешься, — оказал кто-то из красноармейцев. — А сейчас мотай отсюда, а то фрицы не дадут тебе дожить до призыва.
— Счастливо вам, товарищи! — горячо проговорил мальчишка. — Про флаг, пожалуйста, помните.
И побежал к дому по битому кирпичу, стеклу, и все глядели вслед, пока он не скрылся за углом дома, нескладный подросток с большими ушами, который уже воюет, сам о том не ведая.
