Успокоился немного Танеев только с началом второго действия. Сел рядом и стал неотрывно смотреть на сцену, машинально утирая рукой слезы, все катившиеся и катившиеся из глаз.
«Солисты, конечно, поют очень старательно, но все же они далеки от идеала, — думал Чайковский, поглаживая бороду. — Но искренность есть, есть теплота, а это, пожалуй, важнее всего».
Декорации и костюмы были безукоризненны. Опера не только хорошо слушалась, но и смотрелась. «Эти часы, проведенные мной в темном уголке театра, были единственными приятными из всего моего пребывания в Москве», — писал он баронессе фон Мекк.
Премьера вышла громкой. Собралось много публики, до отказа заполнившей зал. Приехал даже родной брат Николая Григорьевича, Антон Григорьевич Рубинштейн, музыкант, дирижер, знаменитый, обласканный и критикой и властью.
Чайковский не собирался быть на премьере, но тут возмутился Николай Григорьевич.
— Петр Ильич! — кричал он, заламывая руки. — Они же придут слушать вашу оперу! Им же непременно захочется выразить вам свое восхищение!
— Вы уверены в отношении восхищения? — саркастически улыбнулся Чайковский. — Может быть, им захочется освистать меня?
— Не захочется! — уверенно отвечал Рубинштейн.
Чайковский нехотя согласился присутствовать на премьере.
Коварному Рубинштейну этого оказалось мало.
— Вы не можете просто сидеть в зале… — продолжил он.
Что поделать — Чайковскому пришлось согласиться на выходы на сцену в случае вызовов.
Вдобавок ему подготовили сюрприз — перед самым началом Николай Григорьевич позвал Чайковского на сцену, где в присутствии чуть ли не всей консерватории во главе с профессорами поднес Чайковскому под громкие рукоплескания лавровый венок.
— Так неожиданно… — вырвалось у Петра Ильича.
— Так заслуженно! — парировал Николай Григорьевич и произнес короткую, но весьма эмоциональную речь, восхваляющую виновника события.
Чайковскому пришлось в ответ сказать несколько слов.
«Чего это мне стоило, единому богу известно!» — признается он баронессе фон Мекк.
Сюрприз оказался, увы, не единственным. «В квартете первого акта Ольга сбилась, остальные спутались, замолчали, и, наконец, заиграл один оркестр, причем певцы имели очень смущенный вид и запели, наконец, при конце в различных тонах. Это была ужасная минута, — вспоминал Петр Ильич в письме к Надежде Филаретовне и добавлял: — Были и еще промахи».
Во время антрактов его много вызывали. Только его, а не исполнителей, которые особенного восторга у слушателей не вызвали. Сильные рукоплескания раздались среди представления всего лишь два раза.
