Окно выходит в белые деревья... | страница 43



.
И, продав свою картошку
да хвативши первача,
баба ходит под гармошку,
еле ноги волоча.
И поет она,
                        предерзостная,
все захмелевая,
шаль за кончики придерживая,
будто молодая:
«Я была у Оки,
ела я-бо-ло-ки,
с виду золоченые —
в слезыньках моченые.
Я почапала на Каму.
Я в котле сварила кашу.
Каша с Камою горька.
Кама — слезная река.
Я поехала на Яик,
села с миленьким на ялик.
По верхам и по низам —
все мы плыли по слезам.
Я пошла на тихий Дон.
Я купила себе дом.
Чем для бабы не уют?
А сквозь крышу слезы льют…»
Баба крутит головой,
все в глазах качается.
Хочет быть молодой,
а не получается.
И гармошка то зальется,
то вопьется,
                       как репей…
Пей, Россия,
                        ежли пьется,
только душу не пропей!..
Ярмарка!
                   В Симбирске ярмарка!
Гуляй,
           кому гуляется!
А баба пьяная
в грязи валяется.
В тумане плавая,
царь похваляется…
А баба пьяная
в грязи валяется.
Корпя над планами,
министры маются…
А баба пьяная
в грязи валяется.
Кому-то памятник
подготовляется…
А баба пьяная
в грязи валяется.
И мещаночки,
                       ресницы приспустив,
мимо,
             мимо:
                           «Просто ужас!
                                                       Просто стыд!»
И лабазник стороною,
мимо,
                а из бороды:
«Вот лежит…
                       А кто виною?
Все студенты
                         да жиды…»
И философ-горемыка
ниже шляпу на лоб
и, страдая гордо, —
мимо:
«Грязь —
                   твоя судьба, народ!»
Значит, жизнь такая подлая —
лежи
             и в грязь встывай?!
Но кто-то бабу под локоть
и тихо ей:
                       «Вставай…»
Ярмарка!
                    В Симбирске ярмарка!
Качели в сини,
                            и визг,
                                       и свист,
и, как гусыни,
                       купчихи яростно:
«Мальчишка с бабою…
                                       Гимназист!»
Он ее бережно ведет за локоть,
он и не думает, что на виду.
«Храни Христос тебя,
                                        яснолобый,
а я уж как-нибудь сама дойду…»
И он уходит,
                      идет вдоль барок
над вешней Волгой,
                                      и, вслед грустя,
его тихонечко крестит баба,
как бы крестила свое дитя.
Он долго бродит…
                                  Вокруг все пасмурней…
Охранка —
                      белкою в колесе.
Но как ей вынюхать,
                                      кто опаснейший,
когда опасны в России все!