Владимир скучал. Раздражала громкая музыка. Раздражала какофония запахов: еда всех мастей, парфюм от великого до смешного, алкоголь, сам по себе и частично переработанный танцующими организмами. Раздражала Кариночка, девочка его сладкая, роман с которой еще даже не вступил в решающую фазу. Он обычно почти не слушал, что они все говорят. Кариночку он не слушал совсем, вернее, пытался не слушать. Высокий, громкий голос перебивал все: азартные выкрики за соседним столиком, песню про то, что «все будет ха-ра-шо», голос ввинчивался, казалось, в самый центр мозга, причиняя почти физическую боль. Ну какой это, к черту, праздник? В сауну, что ли, ее сразу позвать? Отказаться может, третий раз всего встречаются, да и трезвая она совсем…
Он вдруг с ужасом подумал, что, когда она дойдет до кондиции, слушать ее станет вообще невозможно. Даже не то, что именно она говорит – они все чушь несут, по определению, – а сам голос, тембр. Что самое обидное – девка сногсшибательно красивая, бюст на пружинах, ноги от этого самого бюста, зубы, как у арабской лошади, ровные и белые. Не хочу, подумал он, старею, что ли?
И вдруг понял: все дело в голосе. Он хотел слышать совсем другой голос. Ну и другие слова, понятное дело. Чертова домработница! Это же надо так, чтобы в одночасье опротивело все, ради чего он старался заработать побольше денег, ради чего обманывал жену. Родного человека, между прочим. Да, страсть ушла давным-давно, но она-то его любит, он точно знает. И он ее… тоже… уважает…
Что он здесь делает? Всегда ведь одно и то же. Почему всегда радовало, а сейчас не радует? Хоть бы позвонил кто-нибудь, что ли. Тогда можно извиниться, расплатиться и уйти. Кариночка не обидится, ей как раз весело, таким, как она, всегда весело, особенно в таких местах, как это, а ужин он оплатит. Да можно смело ставить сто против одного, что, если он сейчас уйдет, она в одиночестве не останется, с такими ногами, зубами, волосами и прочим богатством.
Телефон не звонил. Подали горячее. Свинина, как всегда в кабаках, оказалась отбитой до состояния масленичного блина, от мяса не осталось ни фактуры, ни цвета, ни вкуса. На ум пришли утренние драники. Интересно, а он может попросить Наташку сделать ему драники просто так, без контекста обеда, завтрака или ужина? Наверное, да. Здрасьте приехали, чушь какая – конечно, да! Если бы речь шла о Марине, родительской домработнице, он бы ни на секунду не задумался, просто распорядился бы, и дело с концом.
