— Может быть, у вас окажется лишний талон, может быть, у вас… лишний талон!
Неужели они сумели выпросить для женщины лишний талон? Невероятно! Но лишний талон оказался в руках у Кариева, и он отдал его женщине. Она же стала протягивать ему полбуханки хлеба и глядела на него с мольбой на исхудавшем, прозрачном лице. Не могла же она умолять, чтобы он взял у нее хлеб!
На шестые сутки с начала пути приехали на завод, их повезли на испытательный полигон. И, вправду, снаряды здесь ложились покучней, чем у них, и сперва это обстоятельство очень озадачило Кариева. Но потом сообразил: они-то отстреливают в горах и дальность берут небольшую, три километра. А мы стреляем на открытой местности, с дальним прицелом! Отлегло от сердца… Походили по цехам. Лакировка деталей у них похуже, чем у нас. Рассказал о станках с вращающимися роликами, о том, что при лакировке деталей пользуются пульверизатором, что обходятся без сушильных камер, потому что под стеллажами установили нагревательные батареи. Директор завода помечтал вслух: «Вот бы нам такого технолога!» — и вдруг предложил билет на московскую оперетту. Представляли «Баядеру»…
На обратном пути он купил рису, целый чемодан, а в багаж чемодан не берут, таскал его на пересадках и мучился, и все время чувствовал какую-то виноватость. Прошло, когда, вернувшись домой, отсыпал из чемодана Деминым, и эвакуированной учительнице Ратнер, и Фасхутдинову, теперешнему вредному старикашке.
Не надо ждать оценки, не надо!
Ему казалось, что сыновья немного хитрят, приходя будто бы для того, чтобы прибрать в квартире, купить молока и хлеба. Как будто скрывают настоящую цель. Или чувствуют себя в чем-то виноватыми. И он не только не разубеждал их, а хотел вроде усилить в них это чувство вины. Он капризничал, нудил по пустякам и — стыдно сказать! — притворялся очень больным, хотя и чувствовал себя не так уж плохо. И особенно донимал он своим занудством младшего.
Вот явился, хлыщеватый, в кожаной своей куртке, с неразлучным фотоаппаратом через плечо, задорный, с веселым шумом. Нынче его очередь мыть полы.
— Недавно мыли, — проворчал Кариев. — Зачем лишнюю сырость разводить?
— Папа, лучше меня никто не сумеет. Ух, сколько же я перемыл в армии! И никогда не жаловался.
Кариев еще поварчивал, как остывающая сковорода, а сын тем часом переоделся в трикотажный костюмчик, налил в таз воды и пошел, пошел наваживать тряпкой и под диваном, и под кроватями, и коврики поднял, чтобы стереть слегшуюся пыль. Вот подобрался к широкому креслу, на котором сидел отец, и стал перед ним, улыбаясь закрасневшим лицом, слизывая с верхней губы капли пота. Кариев поднялся и, обходя таз с водой, протянул руку и мягко потрепал сына по шее.
