Эдик человек простоватый, искренний, ему можно прямо сказать: ты? Зачем же берешь без спросу? — А я, папа… — Ну, ладно, ладно! — И на этом конец.
Однако появление сына сразу смутило Кариева: принес, бедолага, рябины в кулечке и так трогательно преподносил маме, и так он промерз, тянул руки к батарее… жалко смотреть! Говорить как будто не о чем, а молчать Кариев не мог. И завел разговор — помаленьку, полегоньку — о том, что у стариков бывают вещи, которыми они дорожат очень, ну, какой-нибудь пустяк, портсигар или старая самопишущая ручка.
— Конечно, папа, — соглашался Эдик, — лишить старого человека памятной вещи — плохо.
Однако недавно купленные туфли не старый портсигар, не подсвечник, пожелтевший от времени. Туфли никак не назовешь памятной вещью. И тут, вовсе потерявшись, он вдруг спросил:
— Ты почему не носишь брюки, которые я тебе отдал? Ну, те, без кармашка для часов?
— А, те! Да ведь я их надеваю в театр.
Лжец. Сам же признавался, продал, дескать, маловаты.
Но с каким видом лжет!
— Ладно, — сказал Кариев, превозмогая брезгливое чувство. И предложил издевательски: — Небось согреться хочешь, так матушка нальет… из бутыли.
— Я не замерз, — кротко улыбнулся Эдик. — Но разве попробовать…
Кариев отвернулся и ничего не ответил. Он, он, негодяй! Больше с ним никаких разговоров, и с женой тоже — ни одного слова. История выяснилась, тоже некое утешение: происшедшее относится только к ним, только к их дому и в огласку не пойдет. Ну, а если бы… Тогда и золотой свадьбы не жди? И не жди добрых слов? И — одна только глупая история может умалить дело, которому он отдал лучшую пору своей жизни? Что за чушь!
А и сын пакостник. С тобой, милый, я мучаюсь тридцать лет. Если бы ты был толковый и прилежный, то поступил бы в свое время в институт!
Сын закончил школу в пятьдесят пятом, мог бы и раньше, но сидел два года в седьмом. Или в восьмом? Нет, в седьмом. А конкурсы в пятьдесят пятом были жуткие. Они с женой в июле поехали в Крым, он хотел вознаградить и жену и себя за многие годы трудов, ребят оставили на попечение бабушки, да и сами ребята были уже не маленькие. Он попросил знакомого преподавателя порадеть за Эдика, тот собирался сдавать на строительный, а знакомый возьми и присоветуй на факультет приборостроения — современно, престижно, — а тот, конечно, недобрал баллов. Кинулся опять на строительный, а поздно. И пошел в техническое училище, год учился, на второй уже работал, деньги получал. Кариев, однако, не радовался: рановато, избалуется мальчишка, ему ведь учиться надо! Компании, узкие, срамные брючки, паралитические дергания, называемые танцами, вольные разговоры, сокрушающие отцов… за что? За то, что для них добыли хорошую жизнь, победили в войне непостижимой ценой? Охолонись, братец, подумай спокойно, как жить будешь. Куда там, у него любовь! И не что-нибудь мальчишеское, а прямо роковое, безудержное, сумасшедшее, и девушка не робкая первокурсница, а диктор телевидения, красотка старше его, избалованная мужским вниманием.
