— Я сообщу в методкабинет, — сказал я, — они резервируют для вас отдельный бокс.
— Ладно! — Он опять выругался и стукнул кулаком по столу. — И ведь угораздило же — мать четырех детей!
— Я отдам распоряжение все подготовить.
— Отдала концы прежде, чем мы дошли до желудочка! Бесповоротно! Массировали сердце тридцать минут, и ни черта!
Он поднял кверху руки, повернул их — жестом хирурга — ладонями к себе и посмотрел с укором на свои пальцы, словно обвиняя их в предательстве. «В сущности, они ведь его предали», — подумал я.
— Господи! — сказал Конвэй. — Почему я не дерматолог? Еще не было случая, чтобы дерматолог уложил кого-то в гроб.
Затем он пинком распахнул дверь и вышел из лаборатории.
После его ухода один из стажеров, заметно побледнев, спросил меня:
— Он всегда такой?
— Да, — ответил я. — Всегда. — И отвернулся к окну, за которым сквозь сетку мельчайшего октябрьского дождя медленно двигался обычный для часа «пик» поток машин. Я бы гораздо больше сочувствовал Конвэю, не знай я, что эта сцена была разыграна им исключительно для себя, что подобные закидоны, помогающие ему сбросить стресс, стали как бы ритуалом после каждого летального исхода операции.
Конвэй не только учинял разгром в лаборатории, он еще и тормозил нашу работу. По утрам это было особенно некстати, потому что в эти часы мы заняты исследованиями биопсий и без того часто отстаем от графика.
Я отвернулся от окна и взял новую биопсию. У нас в лаборатории исследования ведутся в очень быстром темпе.
Зазвонил телефон. Ясно, это из операционной — Скенлон бьет копытом, потому что мы не сообщили ему результата за тридцать секунд. Скенлон ничем не отличается от других хирургов — для полного счастья ему непременно нужно все время кого-то резать. Он ненавидит стоять без дела и смотреть на огромную дыру, проделанную им в чьей-то груди, пока патолаборатория даст ему свое заключение. Ему и дела нет, что после того как он взял биопсию и положил ее на стальной поднос, санитар должен проделать весь путь от крыла, где находятся операционные, до лаборатории. Скенлон не задумывается и над тем, что в клинике еще одиннадцать других операционных и что с семи до одиннадцати утра работа в них кипит. Четверо патологоанатомов находятся в лаборатории в эти часы, но заключения все равно задерживаются. Тут уж ничего не поделаешь — просто хирургам нужно покуражиться. Это для них отдушина.
По дороге к телефону я стянул левую резиновую перчатку. Рука была потная, я вытер ее сзади о брюки и только тогда взял трубку. Мы аккуратны с телефоном, но для пущей предосторожности в конце каждого дня трубку и аппарат протирают спиртом и формалином.
