Одним словом, редукционисты не объяснили, почему мы, люди, должны вести себя лучше животных, а не подражать им. Говорил же Гитлер: «Природа жестока, поэтому и я жесток».
***
Довольно часто редукционизм еще и мешает радоваться. Весьма возможно, представителю племени масаи, который стоит на одной ноге, оперевшись на копье, и глядит в небо, лунное затмение кажется великим чудом, чего не скажешь обо мне — человеке, который прочитал в газете, что в такой–то день и час Земля загородит Луну от солнечного света. Некоторые знаменитые редукционисты с готовностью признают, что способность воспринимать мир как таинство и получать удовольствие у них атрофировалась[3]. У Чарльза Дарвина читаем:
«До тридцатилетнего возраста или даже позднее мне доставляла большое удовольствие всякого рода поэзия, например, произведения Мильтона, Грея, Байрона, Вордсворта, Кольриджа и Шелли. Еще в школьные годы я с огромным наслаждением читал Шекспира. Я находил большое наслаждение в живописи и еще большее — в музыке. Но вот уже много лет, как я не могу заставить себя прочесть ни одной стихотворной строки. Недавно я пробовал читать Шекспира, но это занятие показалось мне невероятно, до отвращения скучным. У меня еще сохранился некоторый вкус к красивым пейзажам, но и они не приводят меня в такой чрезмерный восторг, как в былые годы. Кажется, что мой ум превратился в некую машину, которая перемалывает факты в общие законы. Утрата этих наслаждений равносильна утрате счастья и, может быть, вредно отражается на умственных способностях, а еще вероятнее — на нравственных качествах. Она ослабляет эмоциональную сторону нашей природы»[4].
Необразованные «первобытные» люди интуитивно чувствуют, что буйволы и попугаи, орангутанги и жирафы — это далеко не все существующее. За зримым миром скрывается нечто таинственное, сакральное. Они, не знающие технологической цивилизации, даже начинают поклоняться природе. Напротив, те, кто сводит сущее к материи, могут и вовсе лишиться способности радоваться, удивляться и восхищаться.
Однажды в Финляндии я стоял в поле и, дрожа от холода, смотрел на северное сияние. По темному небосводу расходились гигантские арки изумрудного переливающегося света. Зеленый свет сгущался, соединялся в единый поток, потом разрывался на островки, пульсировал и вновь сливался в цельный узор. Арки парили в небесах, заслоняя звезды и не подчиняясь силе тяжести. Меня поразило, что столь великое и грандиозное чудо совершается в полной тишине. Его не сопровождали ни рокот вулкана, ни даже раскаты грома. Я подумал: как должны были удивляться ему древние скандинавы, которые ничего не ведали ни о магнитном поле, ни о солнечных пятнах, солнечном ветре и ионных бурях.
