— Ты что же, гитлеровским властям подчиняешься? — крикнул я, все еще сидя у порога.
Старик, что-то бормоча, зашаркал спичкой о коробок.
— Немедленно запряги лошадь, повезешь меня на хутор Красная Лука, — решительно сказал я.
— Что ты, товарищ, эдакую даль разве можно в ночь тащиться!
— Да какая ж тут даль? — вступилась старуха. — До Красной Луки рукой подать.
Не доверяя никому, я подошел к лампе и, вычислив по карте расстояние с точностью до ста метров, заявил хозяину, что он меня обманывает.
— Обманывает, милый, обманывает, лентяй старый, — подтвердила старуха.
— Десять минут сроку — и чтоб подвода была готова! — приказал я.
Старик бросился во двор, старуха — к печке: Не прошло и пяти минут, как я сидел за столом, окруженный наперебой угощавшими меня женщинами. Горячая картошка приятно обжигала рот. Молоко было свежим и сладким. Старик гремел во дворе телегой.
— Н-но, балуй! — ворчал он на лошадь. — Невоенная, приказу не понимаешь, дура!
Молодые женщины были услужливы, но молчаливы. Старуха же говорила без умолку и с первых же слов не преминула сообщить, что фамилия им Жерносеки, что две молодки — ее снохи, мальчик — внучек, а девочка — последышек.
— Ты, милый, не сумлевайся, — говорила она ласково, — у нас с тобой худа не приключится: когда надо, то и приходи, поаккуратнее только, чтобы народ не видел. А то ведь всякие люди бывают. — Она рассказала, что старший сын ее до немцев был председателем колхоза в деревне Рудня, а теперь в Стайске бригадиром. — В Рудню фашисты чуть не каждый день наезжают и полиция тоже. И к нам иногда заглядывают, однако ночевать тут опасаются. На Красной Луке всего два семейства живет, народ хороший!
Старик вернулся весь в поту от непривычной спешки. Я пошарил в карманах, достал каким-то чудом уцелевшие два куска сахару и отдал их детям. Хозяйка помогла мне доплестись до подводы. Поблагодарив ее коснеющим языком, я пластом свалился в телегу.
Пока телега подпрыгивала на бревенчатых кладках вблизи деревни, я бодрствовал, но как только мы въехали в дремучий лес, все сместилось в моем сознании. Я бредил с открытыми глазами. Лес казался мне населенным партизанами. Ночные крики птиц я принимал за сигналы и пытался отвечать на них свистом. Старик опасливо поворачивался ко мне, заводил разговор, стараясь вернуть меня к действительности. Внезапно лошадь стала.
— Приехали.
Я недоверчиво оглянулся. Посреди полянки высилась большая изба, в ней светился огонек. Старик вызвал из хаты молодого мужчину, и вдвоем они взяли меня под руки, ввели в хату и усадили на лавку. Прямо передо мной выступала из темноты большая беленая печь, дальше все тонуло во мраке. Какие-то мужчины и женщины появлялись из этого мрака, разглядывали меня и снова исчезали. Мне чудилось, что все они партизаны, и я спросил: нет ли кого у них из людей, подобных мне Люди молча и, как я понял, значительно переглянулись. Я попросил помочь мне взобраться на печку; чьи-то ловкие руки быстро постлали постель, кто-то подсадил меня. Последнее, что мелькнуло в сознании, — сунуть маузер под подушку.
