Альфред невольно сравнивал ее с Полиной, но можно ли представить себе большие противоположности, чем обе эти девушки?
Гедвига отличалась робким и мягкий характером, Полина же имела сильную волю, переходившую порой в своеволие и деспотизм!
Одна была мечтательна и кротка, как Гретхен в „Фаусте“, в другой то и дело вспыхивали проблески страстного чувства. Полина представляла собой большую нравственную силу, не нуждающуюся в покровительстве. Она, если и могла склонить свою гордую голову, то лишь перед натурой гораздо сильнее ее, перед натурой, которая сначала переломила бы в ней ее высокомерное упрямство, стоявшее на пути к ее кичливому сердцу.
Альфред терялся перед Полиной, чувствуя себя перед ней слабым и безвольным, чего не было в нем перед Гедвигой.
Мысль, что он сам может превратиться в ту надежную опору, вокруг которой мог бы обвиться этот нежный, прелестный цветок, наполняла сердце Альфреда сознанием гордости!… И Альфред всей душой стремился в домик пастора, охотно покидая замок.
Гедвига перестала его дичиться и вскоре даже начала радоваться его приходу. Альфред замечал это по тысяче мелочей, которые понимает и угадывает только одна любовь.
Молодой человек давно угадал то чувство, что наполняло все его существо, и в то утро, когда их видел барон Рихард, Альфред, бродя одиноко по лесу, случайно повстречал молодую девушку. Влюбленный юноша, поддавшись впечатлению мирной красоты утра, решился наконец излить словами чувства, волновавшие его.
Гедвига выслушала его с трогательным восторгом, не подумав потребовать от него ни одного связывающего его слова. Она только прислушивалась к его словам, звучавшим для нее как музыка, наслаждаясь звуками его голоса, любила и… была счастлива.
Альфред тоже был счастлив без меры, бессознательно упиваясь своими словами. Но когда он вернулся домой, он понял, что сказанные им слова налагают на человека обязательства почти равные действиям. И он со страхом стал помышлять о том, что будет в недалеком будущем. Ведь он приехал в замок, по рукам и ногам связанным, – с одной стороны, волею своей матери, а с другой – своей, вечно молчащей и на все соглашающейся робостью! Полина была обо всем предупреждена, и, если чего недоставало, то только формального предложения с его стороны.
Боже мой! Им играют, как пешкой!
Подумав об этом, Альфред невольно покраснел за себя, но как все слабохарактерные натуры, мог только возмущаться создавшимся положением, но постоять за себя не был в состоянии. Он изобретал всевозможные способы для выхода из затруднения и находил их неприменимыми, и спасение свое видел только в откладывании решения вопроса.
