— Головченко да Гецевич. Они рассказывали, что в лесу есть банды, которые убивают всякого, кто им попадается. А тут у нас неподалеку овощехранилище большое строится, так туда все ящики с патронами и минами возят. У нас теперь ужас, как строго стало. Так что нам тут быть нельзя. Уж вы извините.
Она подобрала свою корзину и степенно пошла от меня в сторону дороги Машево — Углы.
— Ну, прощайте, — сказала она. — Вы за мной, пожалуйста, не ходите. Я по шляху пойду. А там теперь — машина за машиной и все с солдатами. Вам там быть никак нельзя.
С этими словами она скрылась за кустом.
Опять нехорошо вышло. Но я расхохотался: по глупости ли проболталась Надольная или схитрила, но ведь она мне дала весьма важные сведения. Нет, уходить нельзя. Надо узнать подробности.
Решили обождать до вечера. Возможно, что женщины пойдут с поля, удастся среди них найти более смелую собеседницу.
Чтобы удобнее было завязать разговор, я решил залечь у дороги к селу и окликнуть кого-либо из знакомых, когда они пойдут с работы. Все же сказывалось, что я не был здесь несколько лет: не знал, к кому можно обратиться прямо, без сомнений.
Когда стало заходить солнце, мы обошли поле и по известной мне тропе проникли в лес. Я оставил ребят в глубине, а сам спрятался у дороги. Мимо меня по двое — трое шли землячки. Я не решался их остановить, памятуя мои первые неудачи.
Вереницу женщин замыкали девушки. Среди них я узнал тех, кого помнил девчонками: Машу Пурыгину, Веру Коноваленко.
Но не стал их окликать, а просто высунулся из своего укрытия: что будет, когда они меня заметят? И тут произошло нечто такое, после чего я уже никогда не верил тем, кто меня «не узнавал».
Маша бросилась ко мне. За ней — другие. Не только узнали, но сразу поняли, кто я такой.
— Господи ты, боже мой! — сказала Маша. И заплакала. — Георгий Сергеевич! Сколько времени мы мечтаем — хоть бы до нас партизаны заглянули! Ведь сил нет никаких терпеть. Неужели нам мстители народные не помогут?..
Тут еще две девушки заплакали.
Я, признаться, обрадовался этим слезам, даже облегченно вздохнул: девушки одним только выражением горя стали мне близки.
Конечно, они перебивали друг друга и подсказывали одна другой, но это мне и нравилось: мне все казалось более достоверным оттого, что они с одинаковым жаром поддерживали друг друга. Впрочем, в достоверности их рассказа, к несчастью, не могло быть сомнений. Все было слишком похоже на бесчинства, происходившие на оккупированной земле вокруг.
