Мы остановились, чтобы пообедать в ресторанчике «У Спэнки» на Фрэнклин-стрит в Чепел-Хилле. Мы устали до полного изнеможения, проголодались и, главное, очень страдали от жажды. Все знали Кейт в этом популярном баре-ресторане и сразу засуетились вокруг нас. Мускулистый светловолосый бармен по кличке Громила оглушительно зааплодировал.
Официантка, знакомая Кейт, проводила нас к столику для почетных гостей — у окна, выходившего на Фрэнклин-стрит. Кейт сообщила мне, что эта женщина — кандидат философских наук. Верда — официантка-философ из Чепел-Хилла.
— Как вам нравится участь звезды? — подтрунивал я, когда мы устроились за столом.
— Не нравится. Терпеть не могу, — процедила она сквозь сжатые зубы. — Послушайте, Алекс, может быть, выпьем сегодня чего-нибудь покрепче? — внезапно предложила она. — Напьемся в стельку. Мне, пожалуйста, кувшин пива и бренди, — сказала она подошедшей Верде. Официантка-философ от такого заказа выкатила глаза и сморщила нос.
— Мне то же самое, — сказал я. — Гулять так гулять.
— Это, конечно, тоже не в лечебных целях, — предупредила Кейт, когда Верда ушла. — Просто порезвимся сегодня.
— Такое мероприятие может оказаться эффективным лечением.
— Если так, значит, лечимся оба.
В течение первого часа или около того мы болтали о всякой всячине: о машинах, о соперничестве провинциальных больниц с центральными клиниками, о разнице между обучением в университетах Дьюк и Северной Каролины, о литературе прошлого века на Юге, о рабстве, воспитании детей, зарплате врачей и кризисе здравоохранения, о преимуществах рок-н-ролла перед блюзами и наоборот, о книге, которая нам обоим нравилась, — «Английский пациент». Мы с самого начала находили общий язык. С той первой встречи в клинике университета вспыхивали между нами некие искры взаимопонимания.
После первого алкогольного блицкрига, мы слегка угомонились и предпочли каждый свое: я — пиво, Кейт — вино. Слегка накачались, конечно, но не слишком. Кейт была права в одном: нам явно следовало расслабиться от постоянного напряжения, связанного с делом Казановы.
На третьем часу нашей ресторанной гулянки Кейт поведала мне о себе такое, что потрясло не меньше, чем ее похищение. Широко распахнутые карие глаза ее блестели в полумраке бара, когда она рассказывала свою историка.
