— Сам ты — выблядок! Вот мой папка!
Потом он перестал ждать отца. Но себе поклялся: вырасту — и тоже буду строить лучшие в мире корабли!
А годы спустя, когда Зорин уже и впрямь конструировал свои субмарины, к нему неожиданно заявился гость — какой-то там троюродный дядя Гриша, прикативший из солнечного Бердянска. Свалившийся на голову родственничек самым первым делом затарился бронебойным портвейном «Солнцедар», тут же, не делая пауз, упился в полную сиську и с тех пор уже «не просыхал». На четвертый день своего культурного посещения Северной Пальмиры бердянский пришелец и выдал Зорину нехитрую семейную тайну:
— Папаша твой счетоводом был. На счетах, будем говорить, щелкал: дебит, кредит и ажур. А для полного ажура еще и Клавке, мамаше твоей, брюхо нащелкал. Вот она пока тебя в своем-то нутре таскала, он, будем говорить, и сделал ноги: смылся к родной сеструхе в город Минск — орденоносную столицу героической Белорусской ССР. И от всяких алиментов отрекся: никакой, мол, Клавдии Зориной ведать не ведаю! Вот такой, будем говорить, у него дебит с кредитом получился!
Дядька прервался, хряпнул полстакана портвешку и, презрев закуску, продолжил:
— Только в Минске он недолго счетоводничал. Нагрянули ревизоры, всякие там КРУ да ОБХСС, и споймали его на каких-то там шахер-махерах. И пошел наш счетовод лес таежный валить не то под Интой, не то под Ухтой. В бассейне, будем говорить, северной реки Печоры…
Назавтра же утром Зорин сгреб еще непохмеленного дядьку, отвез на вокзал и запихнул в плацкартный вагон. Шмякнул на столик фугасную бутыль «Солнцедара» и, пожелав упиться до белой горячки, навсегда выслал семейного Нестора-летописца из своей жизни.
Впрочем, к тому времени легенда об отце-судостроителе уже потускнела и не играла существенной роли: Зорин и без того был преданнейшим жрецом всего морского и корабельного.
— На деревянных кораблях плавали железные люди! — любил он повторять услышанную где-то сентенцию, ощущая свою полнейшую причастность ко всем парусникам, океанам и портовым кабакам планеты. А осерчав на кого-то, грозно бурчал:
— Ну, чмошник, берегись! Повешу на верхнем форбрамселе!
«Брамсели» и «трюмсели» то и дело слетали с его уст, за что Зорин в конце концов заработал прозвище «Шкипер», коим гордился, как орденом.
Однажды, прилично надравшись в гостях, он уединился на кухне с хозяйской таксой Кучумаем и битый час читал ей лекцию о систематике парусов.
— …А помимо верхних, задних и косых есть еще, Кучумаюшко, и летучие паруса, — втолковывал Зорин затихшей псине. — Это лисели, бом-брамсели, трюмсели и все косые верхние паруса, которые поднимаются между мачтами и не составляют постоянной парусности судов. Реи этих парусов, понимаешь ли, Кучумай, не имеют ни бейфутов, придерживающих их у мачт, ни брасов и топенантов. Так же, как косые не имеют лееров и штагов.
