Но Гномик умолк, выжидающе взирая на Зорина грустными своими глазами. И вместо того, чтобы плюхнуться блаженно на ковер, главный редактор спросил:
— В какое время лучше всего звонить Петру Аввакумовичу? Утром, вечером?
— А не надо ему жвонить, шишки-коврижки, — отсоветовал благожелательный старичок. — Петр Аввакумович так мне и шкажал: «Ты, мол, как только гражданин редактор тебя примет, шражу ему и передай: я его шам отыщу, когда надо будет. Пушкай, мол, только жнает, что аудиенция ему уже нажначена». Такая вот дишпожиция!
— Значит, Администратор был уверен, что я непременно вас приму? — с уколом уязвленного самолюбия поинтересовался главный редактор.
— Уверен, уверен, — успокаивающе покивал головкой ласковый гость. — Он вщегда абшолютно уверен!
По Зоринским устам ядовитой змейкой скользнула недобрая улыбка: «Все просчитал! Безошибочно! И дергает меня, как кукловод — безмозглую марионетку! Согласно закону Авогадро!»
Гномик, между тем, поднялся из кресла и направился к двери:
— До швидания, гражданин редактор. Желаю вам вщего хорошего!
— Постойте-ка! — окликнул его Зорин, и, неожиданно для себя, спросил: — А как вас зовут?
— Пифагор.
— Как?! — изумился редактор.
Голосок повторил приглушенным эхом:
— Пифагор.
И пояснил:
— Папаша мой математиком был, шишки-коврижки. И чрежвычайно почитал выдающегощя древнегречешкого ученого Пифагора, автора жнаменитой теоремы…
Развел крохотными ручками: что уж тут поделаешь? Такой вот папаша достался, шишки-коврижки! И тихо исчез в дверном проеме.
Зорин потерянно сидел в кабинете, и на него с молчаливой угрозой из углов наползала тьма.
Глава восьмая
Приватизатор Гольфстрима
Для редактора ежедневной газеты пятница — день особенно суматошный: надо успеть подготовить сразу два номера — на субботу и воскресенье. Вот и сегодня планерка растянулась на час с лишним, и Зорин только сейчас выпроводил последнего члена редколлегии. Облегченно вздохнул, потянулся, откинувшись в кресле…
Блаженство мига оказалось нарушено настырным звяканьем телефона. На тумбе, по правую руку от редакторского стола, громоздились четыре разномастных аппарата связи, и у всех у них голоса были отчего-то очень неприятные. Но этот, крайний справа, оказался наделен особенно мерзким звонком: наглым, чванливо квакающим и притом еще слегка привизгивающим, словно в истерике.
Зорин с ненавистью скосил глаза на мерзко орущую пластмассовую гадину: вот бы взять молоток — и… Нет, нельзя! Этот аппарат — самый неприкосновенный: приватный телефон редактора для особо доверенных людей. Хозяин кабинета вздохнул и злобно сорвал трубку:
