Он проводил ее до посольского особняка, был встречен послом, приглашен к обеду, а отобедав, уехал уже не в носилках, а на своей белой арабской лошадке. "И занавески со златотканными львами не укрывали его от колючего ветра насмешек" - проговорила мона Алессандрина про себя, глядя на всадника сквозь мутные стеклышки верхнего окна, и вдруг коротко и грязно выбранилась, поклявшись никогда не думать и не говорить о нем, как о герое новеллы. Ночью ей приснилась англичанка Маргарита с лицом моны Пантазилии. Они с ней вели диспут о силе любви; судьи были в масках, и всё молчали. Кто-то среди них был дон Карлос. Ей не хватало аргументов, она стала проигрывать, в испуге проснулась задолго до света, и пересчитала немало овец прежде, чем отчаялась уснуть.
ДЕНЬ ШЕСТОЙ
В КОТОРЫЙ МОНА АЛЕССАНДРИНА ПОЛУЧАЕТ ПЕРВЫЙ ПОДАРОК.
В сизом свете постель казалась влажной. Она лежала с открытыми глазами, не шевелясь. Недописанный лист белел на резной, по ее просьбе принесенной снизу конторке: вечером она было начала набрасывать свои мысли по поводу происшедшего, но слова никак не ложились ровно одно к другому, и значили совсем не то, что должны были. Сейчас они сложились - то ли в заклятие, то ли в плач. "Ты лежишь с открытыми глазами возле нелюбимой жены... Я ошиблась, насчитав у тебя дюжину личин. Все они давно опали с тебя, как сухие листья. Думай обо мне. Стражи печатают шаг по сырой вымостке темных улиц. Пекари раздувают печи. Прекрасные иудейки в темноте своих створчатых лож тихо плачут от страха. Думай же обо мне. Король и королева спят, повернувшись друг к другу спиной. В инквизиции пытчики смывают кровь со своих орудий, и вода журчит в желобах, крестом рассекающих пол. Думай обо мне, думай... В лачуге на том берегу реки, раскорячив ноги, стонет роженица, дитя которой никогда не узнает своего гороскопа. Думай обо мне, как о сердце размером чуть побольше кулака. Тебе легко будет спрятать его за пазухой".
- Благослови Бог ваши носилки, донна Алессандрина. Без них мы с вами пропали бы, - он улыбался, говоря это. Мона Алессандрина кивнула. "Если бы то были мои носилки!..". Давая разрешение ехать в носилках, посол не скрывал недовольства. "Недовольство ему более к лицу, чем сладчайшая из улыбок" - отметила мона Алессандрина, выслушивая, как он тянет "разумеется, вы можете ехать, любезная племянница". Мессер Федерико вполне годился в герои для новеллы, но фраза о недовольстве и сладчайшей улыбке никак не годилась в новеллу. Мона Алессандрина не знала, почему. Фраза была хороша. Если бы дон Карлос не подгадал так удачно со временем для прогулки, ему непременно было бы отказано. А "племянницу", пожалуй, стоит отправить в Лисбону, а то еще примется маркиз за старое - стыда и смеху тогда не оберешься. Далось ей это позорище ходячее! Тут посол вспомнил, что сам советовал "родственнице" развлечься, и что она знакома с маркизом всего дня два с половиной. И в конце-то концов, она не благородная девица, а кортезана! Да и все равно через восемь-девять дней у причала закачается чернобокая галера с распластанными по флагу тремя львами. Так что Бог с ней и с ним. Пускай себе сотрясают воздух пустой болтовней к обоюдному удовольствию.
