Тифтрунк знал, что должен что-нибудь сказать. Он задул тлеющую лучину, которую держал в руке, положил ее на фарфоровую тарелку и вынул трубку изо рта.
– «De nomine»,[2] 1662, уважаемый, вот что это! Существенное различие, exstensio und cogitatio,[3] здесь человек, там хозяин, здесь мир, там «Я». Это «dare et distincte».[4]
– Итак, это верно, – добавил Мимозосфенес.
– И даже Ансельм не смог бы возразить на это.
С таким тезисом вступил в разговор хитрый Лоренцо Меццакорона. И, чтобы выбраться из этих бушующих и накатывающихся одна на другую философских волн, Тифтрунк ухватился за косвенное предложение, как за спасательный круг, и спросил, не хочет ли венецианец почитать из своего дневника, поскольку был уверен, что тот распустит лирические паруса и поплывет в другие воды. Мы все облегченно вздохнули и обрадовались, так как хорошо знали, что нас ждет в этом случае. Потому что, все равно в какой форме, в каком месте, в какое время и для какой цели, Лоренцо воспевал лишь одну тему, что тут же и подтвердилось. Из своего красного позолоченного дневника прочитал он нам следующие строчки, которые, как он, стесняясь, предуведомил, нуждались в значительной переработке:
Он
сбросил с себя маску.
Но в грации тела
был ритм и биение пульса.
Девочка, подобная Джульетте, прошла мимо него
вечером под аркадами.
Но еще более нежная, более ангелоподобная.
Пьерро знал,
Роза не увянет
Прежде времени.
Ночь набросила свой прохладный плащ
На его плечи.
Слеза покатилась из его глаза
И проложила длинную дорожку вниз по щеке.
Ее спасение.
В пустоте ночи.
Нет, коллегия табакистов была поистине не для чувствительных душ дамского кружка любительниц послеобеденного чая и кофе. В этот вечер крепкий табак не раз в двойном смысле этого слова описал круг. Мы погружались попеременно в волны духа и души. Потрясенность всемогуществом духа и мысли – вот чувство, в равной степени овладевшие всеми.
Поскольку Радзивил, приглашенный Тифтрунком к чтению, торжественно заявил, что почти никогда не берет с собой записки из боязни потерять их, то следующим на очереди был Шарль Пикпуль. Шарль Пикпуль, имевший страстную склонность не только к мечтательности и изящным наукам, но и к женскому полу, который он, по его чистосердечному признанию, любил лишь из-за красоты, прелести и тому подобного, а такие достоинства, как ученость и так далее, могли вызвать у него лишь уважение; так вот, Шарль Пикпуль взял слово и испросил позволения, поскольку он только что вернулся, из путешествия по Италии, посвятить впечатления от поездки своему брату по кружку табакистов Лоренцо Меццакорона. Последний отнесся к этому в равной степени с удивлением и восторгом, не подозревая, что задумал преподнести нам Пикпуль.
