Процессия медленно приближалась к могиле. Кто-то рядом с Глашей спросил хриплым голосом:
— Пошто здесь-то хоронят? Рази на могилках местов нет?
— Тихо! — оборвал любопытного чей-то басок. — Не твоего ума дело!
Но хриплого неожиданно поддержал бархатный, хорошо поставленный баритон:
— Господа большевики рушат дедовские традиции. Они им ни к чему. Это у них называется революцией. Скоро хоронить будут на улицах.
Тоня поглядела на говорившего — он стоял спереди, чуть справа. Молодой, нос горбинкой, губы пухлые, взгляд насмешливый. Уши покраснели — фуражечка не греет. Или форсит или на самом деле нет шапки. В тужурке с медными пуговицами. Из заводских инженеров или конторских.
— Кепку-то сними, нехристь, — упрекнула Тоня.
— Пардон, мадам, не кепка, а фуражка.
— По мне хоть горшок…
— Резонно! — усмехнулся молодой человек, но фуражку сдернул и держал ее в полусогнутой руке у груди. По форме.
— Гляди, и твой там же, — толкнула Глаша Мыларщикову. Михаил Иванович стоял рядом со Швейкиным. Среди русых, белокурых и черных голова Мыларщикова выделялась — рыжая!
Гроб установили у края могилы, и Григорий Баланцов открыл митинг. Он что-то говорил, сильно жестикулируя. До Тони и Глаши долетали обрывки отдельных фраз, которые невозможно было связать воедино. На площади колыхалось море голов. После Баланцова говорил Дукат, за ним выдвинулся высокий подтянутый молодой человек в кавалерийской шинели.
— Это кто же? — спросила Глаша. Тоня не знала. А вот хриплый голос внес ясность:
— То карабашский комиссар. Клепацкий его фамилиё.
— Ему-то здесь что надо? — уточнил басок.
— А вишь ли, покойник когда-то робил в Карабаше.
— Солидарность, так сказать, — опять усмехнулся молодой человек и, стрельнув взглядом в сторону Тони, надел фуражку и добавил: — У товарищей это слово в большом почете.
Глаша обратила внимание на насмешливого молодого человека. И так не вязались эти слова и тон, каким они были сказаны, с тем, что творилось у нее на душе. Покачала осуждающе головой и проговорила:
— Совесть-то у вас есть, а?
— Простите, сударыня, но в слове «солидарность» нет ничего предосудительного, оно не ругательное, его товарищи позаимствовали…
Тоня не вынесла. Навешать бы этому мозгляку пощечин, чтоб не умничал. Ишь, насмешник какой выискался. Люди плачут, сердце сжимается от горя, а он тут с издевочкой, с подковыркой…
— Ах ты, краснобай буржуйский! — сказала Тоня зло. — Язык бы тебе вырвать, уши бы надрать. А что ты в товарищах-то смыслишь, сморчок ты этакий!
