Прием продолжался. Ичева Борис Евгеньевич оставил на последнюю очередь, чтоб потом с ним поговорить по душам один на один. Некстати появился Дукат из контрольного комитета, спросил с ходу:
— Скоро кончишь?
— Вот с Савельичем переговорю и все.
Дукат скрылся в кабинете Швейкина. Борис Евгеньевич пододвинул табуретку к Ичеву поближе.
— Тяжко? — участливо спросил Алексей Савельевич. Ему за пятьдесят, лицо сухощавое, в морщинах. Сутулится, даже когда сидит.
— И не говори, — вздохнул Швейкин. — Легче воз дров нарубить, чем с Пузановым спорить.
— Его тоже понять надо.
— Чего проще! Своя рубашка ближе к телу, снимут — разозлишься! А у него их много, может и поделиться.
— Так-то оно так, — произнес Савельич. — Только ведь не просто это. Вот ты грамотей, царской милости вволю нахлебался, в голове у тебя ясность.
— Да какая там ясность, Савельич! Сделаешь что и мучаешься — так или не так?
— Само собой, первому по сугробу завсегда трудно идти. Но идешь! Только я не о том. Привыкли наши кыштымские мужички и бабы бегать к Пузанову и к Пильщиковым. Испокон веков. Мука на исходе — к Пузанову. Керосину нет — к Пильщиковым. А к кому больше? И ненавидят, а идут. Большевики взяли да нарушили все, а своего пока ничего не дали. Вот и представь какое смятение у мужика. Опять же про темноту нашу сказать. Слышь, Якуня-Ваня, на Верхнем бывший управитель Ордынский объявился.
— А что ему надо?
— С бумажкой ходит и подписи собирает. Его, слышь, на работу никуда не берут. А будет бумажка с подписями рабочих, что не мордовал их, когда шишкой был, тогда возьмут.
— Ну и как — ставят?
— Ставят. Непривычно им без Ордынского и Пузанова. А вдруг да вернутся? Что тогда?
— Мда, — качнул головой Борис Евгеньевич. — Психология!
— Потому и пришел к тебе, упредить, чтоб у тебя не вышло расплоха.
— Спасибо!
— Да не за что! Забота у нас с тобой одна. Так я пойду. А то тебя Дукат ожидает. В случае чего — к нам. Подмогнем!
«Какая это невероятная сложность — классовая борьба, — подумал Швейкин, когда Ичев ушел. — Она и в крупном, и в мелком. И в том, что отняли у буржуев заводы, и в психологии обывателей, и в трагедии Мокичевой. Алексей Савельевич прав. Пузановых-то потрясли, а взамен что дали? Идеи? Идеи — они воспламеняют, имеют могучую притягательную силу. Но ведь основная-то масса, принимая идеи, требует и самого насущного — хлеба, соли, керосину. Коль не можешь дать сейчас, объясни, убеди, что завтра это будет».
Дукат изнывал в ожидании, нервничал. Положил на стол клочок бумажки и, прихлопнув ладонью, сказал вошедшему Швейкину:
