– А меня вот запрягли в науку, в морскую историю.
– Да, за этим столом не тебя должно было встретить.
Завалишин смущается:
– Бедный Николай Александрович. Его зима подвела. Неплохо укрылся на Толбухинском маяке и при навигации успел бы уйти. А тут жандармы налетели и узнали: матросы не имеют холеных рук с драгоценными перстнями.
– И ты на его месте? – грубо говорит Нахимов. – Карьер продолжается.
Он делает жест, которым изображают жокея, берущего на тренированном жеребце препятствие. Они видели вместе таких жокеев на лондонском ипподроме.
Завалишин прикусывает губу, зло щурится.
– Николай Павлович, всемилостивый государь, после допроса возвратил мне шпагу и поручил должность. По-твоему, из ложного преувеличения чувства личной дружбы и высокопочитания несчастного Бестужева я должен был отказаться от дела?
– Я не прокурор, Дмитрий. – Со вздохом Нахимов садится на подоконник. Просто обидно, что флот потерял таких офицеров… Бестужев, Торсон, Вишневский, Арбузов… – Он поднимает на Дмитрия грустно улыбающееся лицо: Ты и в корпусе всегда избегал розог.
Голландские бронзовые куранты со шкипером в зюйдвестке отбивают часы. Шкипер трижды кивает головой. Он действует на обоих умиротворенно.
– Я рад, – говорит Завалишин, – что не открылся тебе, что ты совсем остался в стороне.
– Значит, ты был с ними?.. И думаешь – уже не откроется?
В этот момент Завалишин с ужасом вспоминает сгоряча сказанное не одному Рылееву: "Уничтожать надо с головы – убить императора и всю фамилию". Черт знает как это вышло, что он стал выразителем крайней революционности. Он опять тускло говорит:
– Кто знает… Мы довольно жалкие заговорщики. Все друг на дружку показывают. – Он спохватывается: – Но не здесь об этом толковать. Остановишься у меня? Я живу у графа Остермана, это обеспечивает солидность репутации, – он жалко усмехается.
Павел берет со стола медную пушечку, катает ее по подоконнику и молчит.
"Жалкий Дмитрий. В последний раз с ним. А те флоту были нужны".
– Во всяком случае, над тобою не висит подлый страх, – прорывается жалобой Завалишин. – Какую уже ночь совсем не сплю.
Павел будто не слышит, тихо говорит:
– Надежды были, что руководителями флота нашего станут образованные патриоты. А теперь… Медная пушечка падает на пол.
– Разбились надежды?
– И разбились и живут. Туманно! Вот пойду в плавание, разберусь.
Но до плавания еще далеко. В Адмиралтействе какие-то новые люди, и они всего больше озабочены до-комплектованием офицеров в Гвардейский экипаж, где минувшие события сделали в списках изрядные плеши. Младший братьев Нахимовых, Сергей, только что произведенный в лейтенанта не в очередь (а какие у него заслуги для этого?), горячится и злится на нескладного упрямца. Разве можно раздумывать в таком случае? Разве часто подвертывается такое счастье?
