Через четверть часа или около того я убедился, что хвоста за мной нет, и стал замедлять шаг. Я обнаружил, что двигаюсь против часовой стрелки по длинной окружности, которая ведет меня в направлении Аояма-Боши, огромного кладбища, представляющего собой зеленый треугольник в центре модных западных районов города.
В северной части Роппонги-дори я прошел мимо небольшой колонии картонных укрытий — лагеря бродячих бездомных людей, ведущих жизнь в каком-то смысле такую же обособленную и анонимную. Я поставил на землю спортивную сумку, зная, что ее содержимое — поношенный костюм и перчатки для занятий тяжелой атлетикой — будут быстро распределены между этими голодными привидениями. За несколько дней, а может быть, и часов никчемные останки свидетельств моей последней работы потеряют малейший намек на происхождение, превратятся в очередные безымянные и бесцветные вещи безымянных и бесцветных душ, этих ненужных осколков одиночества и отчаяния, которые время от времени забредают в коллективную мертвую зону Токио, а из нее — в забвение.
Освободившись от груза, я продолжал движение, кругами направляясь на восток. Под эстакадой Ногизака, к северу от Роппонги-дори, я увидел полдюжины сидящих полукругом на корточках чинпира в гоночных кожанках. Низкие, сверкающие металлом мотоциклы стояли рядом на тротуаре. Фрагменты разговора отражались от бетонной стены слева от меня; слова нечеткие, хотя звучание такое же плотное, как выхлоп мотоцикла. Вероятно, они сидели на какусейдзаи — первитине, ставшем излюбленным японским наркотиком с тех пор, как правительство начало распространять его среди солдат и рабочих во время Второй мировой войны, и для которого эти чинпира, без сомнения, были и поставщиками, и потребителями. Они ждали, пока наркотик зажужжит на достаточно высокой ноте в их мышцах и мозгу, пока час не станет достаточно поздним, а ночь — достаточно соблазнительной и темной и они смогут подняться из бетонной берлоги и ответить неоновому призыву Роппонги.
Меня заметили — одинокую фигуру, приближающуюся со стороны южного конца того, что на самом деле было узким тоннелем. Я подумал, не перейти ли дорогу, но металлические ограждения делали такой маневр неосуществимым. Я мог просто повернуться и пойти в другом направлении, однако не стал этого делать.
Один из чинпира встал. Остальные продолжали сидеть на корточках, наблюдая, готовые к развлечению.
Я уже отметил отсутствие здесь камер наблюдения, которых на улицах и в метро с каждым годом появляется все больше и больше. Порой мне приходится бороться с чувством, что эти камеры повешены специально для меня.
