В Батайске оглянулись. Уже занималось утро. Солнце еще не показалось, но небо уже было голубым — голубым. И вот на этом голубом фоне горел город. Пламя полыхало над каждым домом. Красные «полотнища» его — на голубом небе. Точь — в-точь как расцвеченное павлинье перо. И все это отражалось в тихой утренней реке.
Какая‑то восторженная душа воскликнула:
— Смотрите, смотрите, до чего красиво!..
Мимо шли вереницей женщины, дети, старики, изнуренные, отупевшие, глядящие вдаль невидящими глазами.
— Дура! — возмущенно выкрикнул кто‑то. — Красоту нашла!
— Грехи сладки, а люди падки, — проворчал какой‑то старик…
— Цепляясь за обрывки жизни, сам становишься обрывком, — выхватывая меня из моих воспоминаний, проговорил Знаменский.
Это была одна из усмешек его сердца. Он думал о чем‑то о своем, сузив глаза и переставая видеть все вокруг. Это был взгляд в себя.
Над нами пластался пронзительно — голубой купол неба. Над вершинами далеких снеговых гор стал нависать багрянец пылающего горизонта. А здесь, в ущелье и над озером, засуетились прохладные сумерки.
Знаменский вдруг засуетился:
— Поехали!
И уже при выезде на гравийку заговорил:
— Эмигранты — враги не коммунистического движения. Они объединены русофобией. Не в коммунизме, а именно в России они видят опасность. Забота этих «либералов» продиктована не симпатией к русскому народу, а болезненной ненавистью и страхом перед его освобождением. Журнал Синявского «Синтаксис» — один из голосов этого оголтелого сионистского антирусского хора. Именно — сионистского! — особо подчеркнул Знаменский и в подтверждение своих слов добавил: — Аллен Гинзбург в своем благородном возмущении сказал: «Я еврей потому, что от яростных сионистов во мне закипает кровь…».
Знаменский скусил верхушку купыря, какой, видимо, сорвал, идя к машине, выплюнул в окно и с не менее благородным возмущением, какое Гинзбург выдал о сионистах, усмехнувшись, сказал о русском народе:
— Неужто мы так бессильны?!
И горечь усмешки его была ясна мне.
Знаменский сидит прямо, в грустной задумчивости глядя вперед, продолжает:
— Русский народ должен чуять свое «мы». Он должен верить в свою правду, в свои силы.
Проселочная дорога переходит в шоссе. Нажимаю на газ. Машина стремительно несется в горы.
Хадыженск раскинулся внизу. Весь как на ладони.
Над городом уже распростерлись крылья заката. Красные вершины гор горят, как свечи. Сады молчат. Удивительная тишина разлита в воздухе, и кажется, что слышно сквозь нее далекий-далекий звон, спадающих с солнца лучей.
