— Удача! — шепотом воскликнул он и начал чтение с конца.
Через пару минут Дима убедился, что ежедневник содержит невероятно глупые замечания. Например, вчера Аркадий накорябал через весь лист: «Ходил на чай к Л.К. в желтых брюках. От меня все дохли». А позавчера ограничился короткой записью: «Сонька — дура».
— Что за черт? — возмутился Дима и быстро перелистал страницы. Нашел нужное место и едва не завопил от досады — лист был вырван с мясом.
Интересно, что же он там написал накануне трагедии? Какой-нибудь выпад в адрес папы? Жаль, что медсестра ничего не поняла, когда подслушивала! Могла бы быть посообразительней. Для порядка Дима еще полазил по комнате, ознакомился с гардеробом Аркадия, который показался ему невероятно вычурным, обследовал карманы, сунул нос в корзинку для мусора и вынужден был признать, что время потрачено зря.
Ему удалось благополучно избежать встречи с шатающимся по участку Юрием, он просочился в калитку и бодрым шагом отправился восвояси. Каково же было его изумление, когда, приблизившись к своему временному жилищу, он увидел, что окно в комнате Марины освещено и распахнуто настежь, а оттуда лезет здоровенный мужик в белых кроссовках.
— Что это? — испугался Дима.
Мужик спрыгнул на землю, а из окна полез следующий.
— Я сплю? — вслух спросил Дима и ущипнул себя за руку. — Нет, я не сплю.
С резвой рыси он перешел на мягкую поступь леопарда и стал подбираться к коттеджу со стороны зарослей кустарника. Пока он крался, из окна показался третий мужик. Первые два предложили ему руку, но он отказался от помощи и с грохотом спрыгнул с подоконника. После этого троица быстрым шагом вышла на дорогу и направилась в сторону реки.
«Насилие! — ужаснулся Дима. — Убийство!» Неужели эту дурочку, которую он обещал своему брату держать под присмотром, укокошили в первую же ночь? Или она еще жива? Трясущимися пальцами Дима достал из кармана ключ, повернул его в замке и, стараясь не дышать, осторожно приоткрыл входную дверь.
В это же самое время Аркадий вышел из туалета, кое-как умылся и прополоскал рот. После побоев все его тело болело так, словно состояло из одного сплошного синяка. Никаких других порывов, кроме того, чтобы лечь и умереть, у него не было. Желание целоваться пропало, едва родившись.
Марина стояла возле кровати и стряхивала с одеяла осколки люстры. Аркадий подошел к ней гусарским шагом и сказал в затылок:
— Я сожалею.
О чем он сожалел, было неясно, но по крайней мере прозвучало это благородно. Марина вздрогнула и обернулась, прижимая подушку к животу.
