Капельницу не уроните, рявкала она, когда каталка наталкивалась на дверной косяк или стену.
Можете возвращаться в палату, господин Пёдреш, прокричала сестра, когда мы остановились посередине зала.
Забрав у старика пакет с раствором, она зашвырнула его на стойку.
Вот спасибо, что помогли, молодец.
И следом швырнула на стойку мой пиджак, который держал в руках тот же старик.
Что это у вас с пижамой, опять обмочились. Бедная дочка не успевает белье вам менять, все зассали.
И они, пересмеиваясь, удалились.
За неплотно задвинутыми зелеными шторами с хрипами- шипами и то громкими, то глухими стонами ждали своей судьбы какие-то люди.
Огромные пыльные окна были затворены. За одним из них виднелась котельная, из длинной, торчащей в никуда железной трубы со свистом вырывался пар.
В мертвенном неоновом свете я видел две пустые кровати.
Воздуха не было.
Шлепая растоптанными грязно-белыми тапочками, в зал вернулась ленивая дородная медсестра, взяла мой пиджак и без слов исчезла.
Я был не в том состоянии, чтобы иметь суждения или переживать эмоции, но все-таки понимал, куда я попал. За зелеными шторами дребезжали, пыхтели старые механизмы, фиксируя данные, подавая лекарственные вещества, бумагу, чернила.
Ленивая дородная медсестра пришлепала обратно и скрылась с моим пиджаком в зеленом лабиринте штор, откуда послышалась ее ругань: во всем отделении не найти, на хрен, вешалки. Ругалась она как бы про себя, будто ее никто не слышал. Да раздолбать вас всех. На самом деле слова ее предназначались мне, это ясно, она посвящала меня, давала понять, что будет относиться ко мне благосклонно, хотя жизнь моя здесь будет не сахар. Люди простые и грубоватые нередко выражают таким манером свою симпатию. Она хлопала дверцами железных шкафов, потом опять удалилась, все стихло. Чтобы ничего этого не видеть и не слышать, я закрыл глаза.
Меня пронзил чей-то поразительный взгляд.
Сам человек стоял у ножки каталки; невысокого роста, хрупкий, будто подросток. Под расстегнутым халатом виднелись белые брюки и белая же рубашка, но тела в них было не так уж много. Тонкие руки и ноги, возможно, небольшое брюшко. Застывшая в напряженном внимании, из халата торчала сверкающая в неоновом свете лысая, как биллиардный шар. голова. Мой взгляд его не смущал, ибо глаза его, по-детски распахнутые, изучающие глаза, взирали на меня так, будто разглядывали привидение или какой-то предмет. Он был взволнован, одухотворен, внимание его, тревожное, как у зверя, равномерно распределялось между объектом и интуицией, или, проще сказать, первым впечатлением. От волнения он воздел руки ко рту, как будто готовясь к молитве. Было во всем его облике что-то глубоко аскетическое, не только внимание, но и плохо скрываемый трепет перед всем сущим, птичьи косточки, изогнутый тонкий нос и длинные хрупкие пальцы. И все же он сразу внушил мне страх. Он чем-то напоминал мне гонимого зверя, которого сородичи по нескольку раз на дню вышибают из стада.
