Профессор недоумённо посмотрел на собеседника.
— Но как же так, ведь Бог милостив к кающимся грешникам!
— Не нам судить поступки Создателя. — Агасфер потупил взгляд. — Я ударил Бога, ударил своего Царя. Два десятка веков прошли с тех пор, но я помню Его измученное лицо, словно это было минуту назад, и это воспоминание сжигает моё сердце! — Агасфер закрыл лицо руками.
Профессор откашлялся, и после непродолжительной внутренней борьбы решился спросить.
— Вы расскажете, как это произошло?
Агасфер сделал рукой неопределённый жест, словно отмахиваясь от чего‑то невидимого.
— Как это произошло? — переспросил он и покачал головой. — Я хотел бы не вспоминать, но я вспоминаю об этом всё время, и наяву, и во сне… как я преграждаю Царю путь и бью Его, измученного пытками и несением креста. Как Он просит меня, словно я Его господин, о минутной передышке, и я отказываю Ему. Я вспоминаю тот ужасный день, когда Царь, по Своём воскресении, проклял меня, как второго Каина, и я стал изгоем…
— А как именно Он вас проклял? — не сдержавшись, перебил собеседника профессор.
Агасфер сверкнул разноцветными глазами.
— Это так важно?! — раздражённо спросил он. — Вы хотите знать способ проклятья?
Профессор смущённо развел руками.
— Нет — нет, как хотите!
— Я лишь через пятьсот лет понял, что со мной произошло.
— Что вы поняли? Что прокляты… навечно?
— Да… Но у меня осталась надежда. Её мне дала Божья Матерь.
— Ну… тогда…
— Слушайте профессор, слушайте, что я вам рассказываю, у нас мало времени. — Агасфер налил себе ещё вина. — Я покаялся и попытался стать христианином, когда вселенская проповедь только начиналась. Но вы не представляете, с каким презрением Его учеников я столкнулся — они прогнали меня прочь, как пса. Проклятье не давало им не то что полюбить меня, но хотя бы по — человечески относиться ко мне. Какое‑то время они даже считали, что я сам дьявол, который хочет, вступив в общину, изнутри разрушить её. Меня преследовала та же ненависть, с какой я ударил своего Царя. Мало того, меня возненавидел весь человеческий род, от добродетельнейших до самых мерзких его представителей. Тогда я возжелал смерти, избрав путь Иуды, но лишить себя жизни я не мог. К каким только ухищрениям я не прибегал! Я сжигал себя заживо, бедуины хоронили меня, усыпленного опиумом, я прыгал со скал Гиндукуша, по закону шариата мне отрезали конечности и голову… Но на следующий день я непременно оживал. Приходя в себя в каком‑нибудь незнакомом месте, я понимал, что вновь жив и ненавидим всеми. После каждой попытки самоубийства пожар в сердце разгорался ещё сильней, и, в конце концов, я оставил эти жалкие попытки и… вот, живу… Просто за симпатию ко мне хотя бы одного человеческого существа я отдал бы всё, но люди по — прежнему ненавидят меня… Вы, кстати, тоже через некоторое время почувствуете ко мне отвращение. Таково уж проклятье. Говорят, Иуда мог покаяться, у него было на это два дня. Ну что эти два дня по сравнению с моими двумя тысячами! Вот, древняя иудейская мудрость гласит, что у Бога тысяча лет как один день, а один день — как тысяча лет…
