Нил поведал мне, что живёт на горе нелегально, как и почти все русские афониты. Его пристанище — скит Кераси, названный так из‑за растущих в изобилии в его окрестностях черешневых деревьев. Келья, в которой он обитал, была, по его словам, самой высокой на Афоне — там начиналась тропинка на вершину Святой горы, ведущая мимо храма Панагии к храму Преображения Господня, где, по древнему преданию, должна совершиться последняя литургия на Земле. Выше жили, может быть, лишь невидимые старцы.
Меня заинтриговала таинственность этого места. «Подумать только — невидимые старцы! Предание, последняя литургия! Какой духовный колорит! Вот бы побывать там», — думал я.
Нил, словно угадав мои мысли, пригласил к себе в келью, попросив помочь ему заготовить на зиму дрова, и я без колебаний согласился.
Эту келью, продолжал рассказывать отец Нил, по омологию [6] арендовал один старый монах, любивший охотиться на кабанчиков, за что и получил по решению греческого суда два уголовных срока. Из двадцати лет, прожитых им на Афоне, пять он провёл за решёткой. Последний срок монах получил не только за очередного умерщвлённого кабана, но и за то, что срубил маслину, чтобы его поджарить. В Греции за ограбление квартиры можно получить меньше, чем за срубленную национальную гордость страны — оливковое дерево.
Отец Неофит, так звали монаха — охотника, разрешил Нилу жить в его келье, в которой сам появлялся лишь изредка, в основном для того, чтобы в подвале освежевать свою добычу. У отца Неофита была ещё одна странность — он любил высекать на камнях перекрёстков изображения Божьей Матери. Эти «наскальные рисунки» были столь примитивны и неумелы, что некоторые паломники принимали их за изображения лесных духов.
Настоящий хозяин кельи, старый грек, окончивший Санкт — Петербургскую духовную академию и имевший в Кераси по меньшей мере пять заброшенных келий, тоже не стал выгонять отца Нила, увидев, как тот заботливо ухаживает за древним монашеским домиком. Он перестелил крышу, переложил печку, и, вообще, навёл в келье порядок. Теперь она была достаточно хороша, чтобы в ней можно было жить, но не настолько хороша, чтобы греческий монах захотел взять её себе.
Отец Нил был великолепным рассказчиком и так увлёк меня историями, связанными с кельей и её окрестностями, к которым мы медленно, но верно приближались, что я уже готов был остаться у него на все две недели отпуска. Но тут и произошло это необъяснимое и едва не ставшее для меня трагическим событие.
