См. также: ФЛЮССЕР В. «О постели» в журнале «Общее дело», 2, № 5, 21–27 (1973).
А гамак? А циновка? А нары? А кровати-шкафы? А глубокие, как могилы, диваны? А лежанки? А кушетки спальных вагонов? А походные койки? А спальные мешки, разложенные на надувных матрацах, положенных в свою очередь на пол, застеленный ковровым покрытием?
1
Фрагменты текущей работы
У меня исключительная и даже, думаю, необыкновенная память на все места, где я спал, за исключением тех, из раннего детства — до окончания войны, — которые смешиваются в сплошную серую безликость школьного дортуара. Что касается прочих воспоминаний, то, когда я лежу, мне стоит лишь закрыть глаза и задуматься о каком-либо определенном месте, как чуть ли не мгновенно припоминаются все детали комнаты, расположение дверей и окон, расстановка мебели, и с еще большей точностью возникает почти физическое ощущение того, что я опять лежу в той комнате.
Например:
РОК (Корнуолл),
лето 1954 года
Когда открываешь дверь, кровать оказывается почти сразу же слева. Это очень узкая кровать, да и сама комната очень узкая (плюс-минус несколько сантиметров ширина кровати и ширина двери, то есть не более полутора метров) и не намного больше в длину, чем в ширину. В продолжение кровати — маленький шкаф с вешалкой. В глубине — окно с подъемной рамой типа гильотины. Справа — туалетный столик с мраморной столешницей, раковина и кувшин с водой, которым я, кажется, не очень часто пользовался.
Я почти уверен, что слева на стене, над кроватью, в рамке висела репродукция, причем не первая попавшаяся хромолитография, а возможно, даже Ренуар или Сислей.
На полу лежал линолеум. Не было ни стола, ни кресла, но, может быть, у стены слева — стул: на него я бросал одежду перед тем, как лечь в постель, и не думаю, что я на нем сидел; в эту комнату я приходил спать. Она располагалась на четвертом, последнем этаже дома, и, возвращаясь поздно, я поднимался по лестнице очень тихо, чтобы не разбудить хозяйку и ее семью.
Я был на каникулах, я только что сдал выпускные школьные экзамены; в принципе, мне полагалось жить в пансионе, принимавшем французских лицеистов, которые по желанию родителей должны были совершенствовать свои познания в английском языке. Но поскольку в пансионе не оказалось свободных мест, меня поселили в семье.
Каждое утро хозяйка открывала дверь в мою комнату и ставила у ножки кровати чашку с дымящимся morning tea, который я неизменно пил уже остывшим. Я вставал слишком поздно и лишь один-два раза сумел застать сытный
