— Хочу показать, что бывает, когда людей заставляют подчиняться таким строгим правилам, — сказал Фрэнсис, и тут он был прав, причем во многих отношениях.
По мере того как сгущались сумерки, Фрэнсисом, похоже, овладевало мрачное настроение. Он становился все более рассеянным и молчаливым, и, хотя это был «желтый» день — следуя его указаниям, Вера с вызывающим видом подала ему на ленч гороховую кашу и омлет, — за чаем Фрэнсис забыл, что нужно есть только бисквит «мадера» и ватрушки с лимонным кремом, и потянулся за ломтиком финикового хлеба, но вовремя спохватился. Потом встал и, ни слова не говоря, вышел из-за стола.
Вечером Вера, как обычно потерявшая Фрэнсиса и расстилавшая ему постель, нашла под подушкой предсмертную записку. Она отвернула стеганое покрывало, несколько часов назад собственноручно заправленное под подушку, а затем разглаженное над подушкой и под изголовьем, — и обнаружила конверт, слегка нарушивший наведенный порядок, так что на грубой ткани покрывала образовалась складка, которую Вера сразу же заметила, когда вошла в комнату. «Маме» — так было написано на конверте розовато-лиловыми чернилами, к которым в то время питала пристрастие Иден. (Фрэнсис был очень колоритным, и в моих воспоминаниях он всегда ассоциируется с красками: лиловые чернила, «желтые» дни, превращение синих цветов в зеленые.) В записке Фрэнсис сообщал, что очень несчастен и решил со всем этим покончить.
Вера ему поверила. Я, естественно, тоже — была так ошеломлена и напугана, что у меня не возникло сомнений. И Иден, похоже, поверила; в любом случае, именно она посоветовала Вере обратиться в полицию. Приехал деревенский констебль на велосипеде, а потом полицейский на автомобиле. Вера поднялась наверх, чтобы показать им записку, но конверт исчез; разумеется, прятавшийся в доме Фрэнсис выкрал и уничтожил его. Когда суматоха достигла пика — в доме трое полицейских и жена приходского священника, которую вызвали потому, что она имела какое-то отношение к Союзу матерей, Вера плачет, Иден беспокойно расхаживает по комнате, — появился Фрэнсис и невозмутимо спросил, из-за чего весь этот шум. Он отрицал, что писал записку, отрицал само ее существование, и в результате все начали сомневаться в словах Веры. Никто этого не показывал, но Иден точно сомневалась, поскольку проявила удивительную осторожность, не подтверждая, что тоже читала записку, и открыто не принимая сторону Веры, а предпочитая изображать из себя сиделку, уверенную и вселяющую спокойствие, убеждавшую полицейских и миссис Моррелл, что позаботится о Вере, что с ней все будет в порядке, что она просто переволновалась и скоро ей станет лучше. Было очевидно: полицейские считают Веру истеричкой и думают, что приезжали напрасно. Но Фрэнсис получил то, что хотел, и отправился спать, довольный успехом своего последнего розыгрыша.
