Екатерина вздохнула, потом повернулась к королю.
— Я над этим подумаю.
— Ваше величество, — продолжал Понятовский тоном человека, теряющего под собой почву. — В имеющей быть войне России с Турцией Польша может сыграть значительную роль…
Екатерина приподняла брови, глаза её стали неопределёнными, как будто цвета морской волны, она промолвила, растягивая слова:
— Никакой войны не будет…
Понятовский растерялся. Она лгала явно, намеренно. Все знали, что она готовится к этой войне и её ожидает. Что могла означать эта ложь?
Императрица встала и улыбнулась. Эти улыбки ей ничего не стоили, они могли появляться когда угодно.
— У графа Тарновского родился ребёнок. Я обещала, что мы с вами будем его крёстными. — Екатерина протянула королю руку.
Понятовский поцеловал её и попятился к двери, забыв свою шляпу.
Когда он вышел, Екатерина позвонила и сказала вошедшему Храповицкому:
— Король забыл свою шляпу, отдайте её ему. Уж очень глуп, почти осердил.
Иосиф Второй, император австрийский, путешествовал под именем графа Фалькенштейна и имел пристрастие к «трактирным обычаям». Он любил останавливаться в придорожных трактирах, жить в одинаковых условиях с другими путешественниками и терпеть не мог торжественных церемоний.
Поэтому встречу с ним пришлось устроить в степи.
Природа оказалась сильнее самого Потёмкина, степь была разукрашена таким сказочным ковром цветов, что камергер Нарышкин, привыкший видеть цветы главным образом в хрустальных вазах за обеденным столом, и тот восхищённо разводил руками. От весеннего воздуха, колыхавшихся трав, синего неба и нежно ласкающего солнца все повеселели и как будто помолодели.
Безбородко, ехавший один в открытой коляске, с удовольствием оглядывался вокруг, втягивая своим немного приплюснутым, но необыкновенно чувствительным до запахов носом свежий степной воздух. Он вспоминал себя бурсаком, с чубом на голове, в продранной свитке,[55] протёртых шароварах и мягких, порыжевших от времени сапогах, на каникулах у матери. Боже, какие дивчины с карими глазами, золотыми длинными косами и венками на головах водили тогда хороводы! А как хорошо было лежать в полдень на бахче[56] ни о чём не думая, греясь на солнце и поедая кроваво-красный арбуз!
Где же это время, куда оно ушло? И великий канцлер беспокойно ёрзал на кожаном сиденье, готовый закричать: «Годы, остановитесь!» — и выскочить в степь куда глаза глядят… Где эта вольность, куда исчезло это лёгкое дыхание и ушла сила, заставляющая петь, танцевать, улыбаться?.. И Безбородко со вздохом переводил взор на придворных в длиннейших париках, парижских кафтанах и узких камзолах, следовавших рядом, и на золочёную, с зеркальными окнами карету императрицы, ехавшую впереди.
